Чёрное солнце
Шрифт:
– Чтобы быть умными.
– Как мама с папой?
– Угу, – потом он будет считать иначе. Он нагнулся и высыпал горсть в корзину.
– Это приятно?
– Быть умным? Наверное. Смотря, чего ты хочешь.
– А ты знаешь, чего ты хочешь?
Он упер руки в колени, смотря позади меня.
– Кэс, ты знаешь, почему мы здесь? Почему здесь мама, папа, Скарлет, они же взрослые?
– Нет, не знаю.
Для меня тогда было большой загадкой его выражение лица – я думала слишком просто и узко, чтобы понять его нежелание оставаться в каменном поместье, быть к нему привязанным. Зачем чувствовать сладость, иллюзию сладости человеческой жизни, если все равно возвращаешься сюда, и все, что ты испытываешь – зависит от того, насколько жирной была добыча? Зачем дразнить себя впустую, думать, что ты свободен, если все до поры до времени. Ты исчезнешь, а все твои друзья, хорошие знакомые останутся, а тебя как небывало! Потом, когда ты вернёшься, их уже не будет.
– Потому что… они не знают, что такое свобода.
Про свободу мне читали в сказках. Про дальние берега, бушующие реки, несчастных людей, решающихся на риск, и всегда в итоге делающих хуже. Люди – это риск.
– А я знаю. Я хочу быть свободным. Я не хочу жить здесь, выполнять чьи-то приказы, делать все, как говорит отец, учить эти нудные уроки.
– А разве так не будет хуже?.. – я сама не верила в свои слова. Клод надел на меня свою шляпу и взял меня за плечи.
– Будет, конечно же, будет, – он не знал, что мне ответить, он был слишком мал, чтобы отвечать дельно, хотя был совсем неглупым ребёнком.
В будущем я провела с ним достаточно времени, чтобы понять все, о чем он говорил. В четырнадцать лет мы снова собирали вишню.
– Ну слушай, это совсем уже несерьезно, – в голос хохотала я, сидя на ветке старого дерева, пока он собирал и ел через одну, – ты же не маленький, чтобы вишню собирать!
– Да какая разница, – выплёвывая в сторону кость, буркнул он, – им бы только дураком меня выставить.
Понимать, что Клод невероятно красивый и крутой, я начала лет в десять. Он был одним из тех, с кем было не противно и даже интересно разговаривать, пусть даже и на ерундовые темы. Он читал много книг, много знал, знал потайные ходы в поместье, рассказывал о людях, давал мне всякие интересные книжки. Родителям не нравилось то, что я общалась в основном с ним, но тогда все их внимание было занято младшим, новоиспечённым братцем, и я плавно отодвинулась на дальний план к остальным.
– Ты знатный нудила, но им разве заняться нечем, кроме как тебя позорить?
– Не знаю, мне в последнее время сложно думать.
Он глянул на меня.
– Что, даже и гнобить не будешь?
Я поменяла ноги.
– Надо мне это, – я пыталась произносить всякие ядовитые фразы как можно самодовольней, чтобы все видели, что мне все равно на них, и я до ужаса загадочна. В какой-то мере мне не хватало внимания родителей, это было вполне объяснимо, лишь спустя время я поняла, что пыталась его привлечь, безуспешно, разумеется.
Он улыбнулся.
– Скоро осень.
– Не любишь осень? – казалось бы, зачем задавать такие вопросы тому, с кем ты с самого утра до позднего вечера, и вы все время разговариваете, но Клод любил отвечать по-разному.
Сейчас он как-то странно пожал плечами.
– Ещё больше времени в поместье, среди четырёх стен. Дни короче…
– Зато можно встречать рассвет! – перебила я его. Он промолчал. Рассвет мы встречали за завтраком, за неприятной жидкой кашей с орехами и сухофруктами, ядовитым молчанием, и взахлёб рассказывающим что-то маме Люком. – Что ты сейчас читаешь?
– Книжку, которую привез недавно.
– О, это та, «Гарри Поттер»? – я была от него в восторге.
– Угу, мне не очень.
– Как! – для меня это было большим потрясением, Гарри Поттер был для меня чуть ли не примером для подражания, интереснейшим человеком! Книгой, с прекраснейшим сюжетом, интересными персонажами, я жаждала продолжения, но Клод… его мнение всегда заставляло задуматься. – Ты что…
Он поморщился и помотал головой.
– Тебе не нравится Гарри?
– А тебе, смотрю, нравится, – я улыбнулась. – Ну ничего, это нормально. Это пройдёт.
Он мне определённо не нравился в тот день.
– Ты какой-то… мрачный. Очень уж с тобой нудно разговаривать.
Такие заявления я пыталась подать беззаботно, в качестве легкого замечания, даже не шутки. Не часто мне приходилось их делать.
Я не знала, что Клод готовится к побегу. В тот же год он исчез. Ушёл на семейное задание, и не вернулся. Обратной связи не было, письма ему не писали. Для меня рухнул целый мир. Я не знала, куда себя деть, пыталась отвлечься, перестать ненавидеть. В этот год я стала окончательно холодной. Моими главными качествами стали недоверие и злоба, их мне не хотелось оспаривать и сейчас, когда я была в состояние оценить здраво свои юношеские бури эмоций. Он сделал меня взрослой, в шестнадцать лет меня уже не считали ребёнком, и относились как ко взрослой, что завидно было даже Люку.
Мне не нравились люди, большинство из них были пустыми, с горькой, полной ненависти душой. От таких несло тухлятиной задолго до их появления. В моей природе было убивать лишь самых уникальных, душа которых расскажет больше чем любой знатный писатель, а разнообразие вкусов удивит настолько, заставит блаженствовать и наслаждаться, чтобы хотелось ещё, все больше и больше. Обычные души были горькими и противными, но рядом с хорошим человеком, чей внутренний мир был глубок и ярок, было действительно легко. Одного такого я упустила. Он умер не от рук Охотника на душ, значит, зря.
В понедельник пришел новый преподаватель, автоматически ставший нашим новым куратором, уже утверждённым. Когда он вошёл в аудиторию, все замолчали, в воздухе повисла успокаивающая приятная аура, с легким намеком на тревожность, что было вполне нормально для людей.
Когда эти мысли проносились у меня в голове сами собой, я не предполагала, с чем столкнулась.
Некоторые люди делают и значат своим существованием больше, чем многие вампиры. От Данила Сергеевича несло непоколебимой уверенностью себе, огромной силой, и амбициями. Это сладковато-кислое, не вызывающее по крайней мере у меня особых ощущений, которые могли бы заставить меня забрать его душу, с приятной горечью, явно выливающейся из редкой резкости и знания себе цены, сливалось во что-то общее, не совсем расплывчатое, но сложно воспринимающееся сочетание. Сначала мне казалось, что понять этого человека легко, потом, пытаясь разобраться во вкусах, я поняла, что теряю нить. И тогда я испугалась. Слишком разные оттенки, сложно сочетаемые, ни о чем хорошем это, опять же, не говорило. Но Гаврилов был стоящим человеком, когда к нему начали подбираться ближе, а я стала анализировать, я поняла, что он здесь зачем-то. Назвать это хорошим знаком было нельзя. У меня сразу возникла мысль, что он может быть причастен к убийству Серова. Как-то по неосторожности он упомянул, что был знаком с ним, они не были так хорошо знакомы, но несколько раз работали над какими-то научными проектами. И болтливым его назвать было нельзя. Он говорил только то, что хотел, и то, в чем был уверен, если это касалось разговоров не по теме. В преподавании он был на высшем уровне.
– Кстати, по поводу отчислений, – перед звонком сказал он, складывая тёмный кожаный портфель, как бы не из крокодильей кожи, – у вас ещё есть шанс все исправить, я готов рассмотреть ваши кандидатуры и, может быть, пойти навстречу многим. Меня удивила лишь одна фамилия. Анна Грачёва сегодня здесь?
По моей спине прошёл холодок.
– Здесь.
– Зайдёте в мой кабинет.
Кто-то цокнул языком за моей спиной.
– Вы флегматик? – он уже занял место Серова, даже не побоявшись, не подумав, я была уверена, ведь здесь убили Серова. Прямо в этом кресле, за этим столом, в кабинете, где его нашёл его же приёмный сын.