Чернолесье
Шрифт:
Почти все они качали боевые навыки: мечи, древковое оружие или огнестрельное. Только двое набрали много мирных умений: это были Степа и Лана, которым посчастливилось оказаться в Кернадале уже в первые дни здесь, и не пришлось выживать в одиночку.
Но однажды, когда я стал расспрашивать на эту тему молчаливого Равиля — того самого, которого Макс назвал бароном Раулем — тот вдруг раздраженно бросил: «А ты сам о себе все помнишь?». Я впервые за время своей зимовки в Кернадале задумался над этим вопросом… и похолодел.
Нет, нельзя сказать, что я полностью забыл все свое прошлое.
Например, я хорошо помнил, что учился на журфаке и мог восстановить в памяти имена большинства одногруппников, но название университета и имена преподавателей забыл напрочь — хотя помнил их лица. Хорошо помнил Алину и почти все, что с ней связано, но напрочь забыл, где она учится и на кого. Попытки же вспомнить забытое приводили к сильным приступам головной боли, затягивавшейся порой на несколько часов и делавшей меня вялым и раздражительным. Это открытие шокировало меня, и я тут же перестал мучить расспросами товарищей по Кернадалу.
В тот же день я рассказал о нем Сергею. Мы сидели возле камина в гостиной — я вернулся с охоты чуть раньше остальных и отогревал у огня озябшие руки. Сергей читал массивную полурассохшуюся книгу из не слишком богатой кернадальской библиотеки.
Когда я, сбиваясь и запинаясь, рассказал о своем открытии, он покачал головой и сказал, что с этим сталкиваются все егеря. Он предполагает, что это побочный эффект от мгновенного обучения. То самое, приятное головокружение, во время которого в моей голове появлялись новые знания, должно было сперва освободить для них место. Стереть что-то ненужное, по мнению программы.
— Но как так? — спросил я. — Получается, что чем больше ты качаешься…
— Да, — кивнул Сергей. — Чем сильнее ты становишься, тем менее принадлежишь нашему миру и сильнее прирастаешь к этому. Тот, кто отправил нас сюда, отлично все продумал.
— Кто он? — спросил я уже далеко не впервые. — Если это программа, то где она записана? Прямо у нас в мозгах?
— Я не знаю, — пожал плечами Сергей. — За десяток лет здесь я слышал кучу теорий о том, кто он и зачем все это делает.
— Например? — мне стало интересно.
— Моя любимая — что это все эксперимент инопланетян. Они набрали некий пул людей, в основном, молодых, и тестируют их на поведение в условиях кризиса. Ну, например, чтобы лучше предсказывать наши действия в случае полноценного вторжения. Знаю нескольких человек, кто всерьез в это верит. Хотя, кажется, это из какого-то фантастического романа девяностых годов.
— А еще?
— Ну, одна девушка всерьез убеждала меня, что все мы умерли и попали в ад. Или в чистилище — она пока не решила. Она вообще человек довольно своеобразный: сейчас служит в храме Мученицы Евфимии где-то в окрестностях Кирхайма.
— А другие варианты?
— Ну, разумеется, секретный эксперимент каких-нибудь спецслужб: наших, американских, еще каких-то, кому что больше нравится. По вкусу вместо спецслужб могут быть корпорации, вроде Гугла. Суть эксперимента объяснить затрудняются: что-то про контроль сознания.
В этот момент в гостиную ввалился Макс, раскрасневшийся,
— Я еще от одного парня слышал вариант, — начал он, судя по всему, подслушав часть нашего разговора, — что все это в самом деле компьютерная игра, разработанная Грановским. А нас он в нее запустил, чтобы наполнить ее живыми и разумными NPC. Со временем мы все забудем, врастем в этот мир окончательно, и тогда можно будет запускать игроков.
— Это тебе уже не фантастика девяностых: тут чувствуется влияние «Черного зеркала», — прокомментировал Сергей, иронично прищурившись.
— А сами-то вы что думаете? — не выдержал я. От последней версии мне стало совсем не по себе.
— Я? — Сергей потер лоб пальцами. — Знаешь, я думаю, что все это контрпродуктивно. Можно городить любые теории, но ни одна из них ничем нам не поможет. Это так же, как в нашей прошлой жизни: можно объяснить любые события заговором масонов или кознями оккультного отдела КГБ, но ни одна из этих прекрасных теорий не позволит тебе предсказать будущее и вообще никак не улучшит твою жизнь. Нужно просто жить и все.
— То же самое сказал мне Олег.
— Олег хороший человек, — кивнул Сергей. — Я хотел бы, чтобы он был здесь, с нами. С ним было бы легче. Но…
Мы помолчали. Гудел ветер в печной трубе, трещали в камине поленья, возился возле дверей еще кто-то из егерей, развязывая мокрый плащ.
— Значит, все-таки, никакой цели в этой игре нет? — спросил я. — И никто не знает, как ее пройти?
Сергей кивнул, отложив разлохматившуюся книгу на старый колченогий столик.
— Ну, или можно сказать по-другому, — проговорил он, откинувшись на спинку кресла. — В ней есть только та цель, которую ты сам себе установил. Как в жизни. Когда мы родились в нашем мире, нам ведь никто не показал вступительный ролик и не объяснил, что нужно сделать, чтобы увидеть финальные титры. Ты просто рождаешься, живешь, и сам решаешь, какой во всем этом смысл.
— Если так, то какова же ваша цель здесь? — спросил я.
— Моя цель? — Сергей потянулся, придвинув кресло поближе к камину. — Знаешь, моя цель в том, чтобы у тех наших, кто сюда попадает, был маяк, к которому можно идти. Место, где их примут, объяснят, что происходит, научат жить здесь. Это то, что останется, когда я умру. Было бы очень круто, если бы после каждого из нас осталось хоть что-то, что будет помогать людям.
«Когда я умру», — мысленно повторил я, невольно поежившись. Он уже всерьез настроен на то, что так и умрет здесь. А я?
Мы снова помолчали немного и заговорили о насущном — о завтрашней заготовке дров.
Пару недель спустя мы с Ланой отправились собирать подснежники. Звучит романтично, если не знать, что подснежниками жители Кернадала называли крупные грибы с черными шляпками, твердыми, как дерево. Росли они отчего-то зимой, прямо под снегом, за что и получили название. Не совсем обычные грибы это были, откровенно говоря. Степа, много экспериментировавший с дарами леса, говорил, что это и не грибы вовсе, и досадовал, что нет у него полноценной лаборатории, а то бы уж он разобрался, что они такое.