Черновик
Шрифт:
Анна Печорина начинала понимать, что фантасмагория затеяна, чтобы завуалировать нечто еще более невероятное. И тщетно старалась разгадать, что скрывают обгоревший дом и его обитатели. И сказала: – Мнения всадника и лошади относительно маршрута не должны сильно отличаться, как у нас сейчас. Я профессиональный газетчик, хоть газета моя многим кажется несерьезной. Зато тираж самый большой в мире: десять миллионов экземпляров. Докапываться до истины – моя задача. Только не говорите, что мир – это копия. Колитесь, бывший майор! – И испугалась сама: вдруг он выложит сейчас такое, что сделает ее непригодной для будущей жизни. Даже такой, как сейчас. И отвернулась к бутылке и стакану с грузинским коньяком, лишь бы не услышать…
– Пленные
Чтобы оттянуть мучительно ожидаемый финал майорова повествования, пугающий болезненной непредсказуемостью, перебралась к инструменту и стоя, обеими руками принялась осторожно наигрывать что-то, невразумительное пока.
– Немец пришел на встречу не один, – сказал бывший майор.
– Главным действующим лицом был второй. – Испытывая ее терпение, поднес бутылку ко рту. Помедлил. Пить не стал, вслушиваясь в простенький мотив. Подошел вместе с бутылкой и принялся правой рукой помогать, будто решил, что музыкой легче и проще выразить то, что собирался передать словами. И делал это все уверенней и настойчивей, пока мелодия не сформировалась и не зазвучала незнакомо и тревожно. Оттеснил Анну, передал бутылку, и обеими руками принялся развивать найденную тему, что делалась все сложнее и драматичнее. Контрапункты и гармонические затухания в музыке бывшего майора походили на странное самовыражение, не требующее музыкальной формы: силы тратились только на содержание.
Она не могла поверить, что за роялем домотканый майор. Ей казалось, кто-то другой, талантливый и добрый, незримо присутствующий в доме, перемещает пальцы майора по клавишам. Умелые умные звуки заполнили необъятную кухню. Проникли за занавеску с нарисованным очагом, но пространство оказалось тесным. Музыка перебралась в другие помещения дома. Побыла там, обживаясь, и неожиданно музыкальные звуки-знаки трансформировались в звуки-символы. И музыка заговорила.
«Мышление – это и есть музыка, что родом из прошлого. Только она не продолжает прошлое заранее проторенными путями. Расходящиеся музыкальные ряды мышления отсекают старые линии развития и тогда обнаруживаются новые мелодии, которые отнюдь не вытекают из предыдущих звучаний». Их хорошо учили в МГУ и читали курсы по истории театра, музыки, живописи и литературы. Анна Печорина вспомнила, что простой сдвиг тональности способен дать новый смысл предшествующему звучанию. А еще вспомнила, что существуют области, где вербальные объяснения не помогают, как не помогают старания мыслить образами.
И вслушивалась в звуки музыки, которые принялись рассказывать о событии, что приключилось на земле давным-давно. Задолго до Христа и Ветхого Завета. И сохранилось в документе-накопителе или носителе. Она не поняла о чем идет речь. В каком виде существует документ, подтверждающий случившееся. Но музыка продолжалась и сообщала, что Носитель спрятан в подвалах свердловской Клиники и содержит сведения об основных правилах и законах Мирозданья.
К ней прикоснулись руки пианиста. Приподняли. Анне показалось, что мужики-лифтеры снова принялись за свое. Но майор осторожно усадил ее на крышку рояля. Помедлил и медленно придвинул лицо. Обычно она заводилась от первого прикосновения мужчины. Но сейчас была слишком пьяна, как тогда с ПС. Сексуальный лифт снова застрял где-то наверху. Звучащая музыка сфер гасила выброс эстрогенов и порождала мысли не для сексуальных действий, а для размышлений. Однако принимала ласки. Лишь бы узнать детали запретного знания, которому недавно противилась, и которое так старательно пытался рассказать своей музыкой бывший майор.
Он и сейчас старался, стоя между бедер молодой женщины, тело которой вызывающе контрастировало с черной крышкой рояля. И нерешительно, как ей казалось, и неопытно проникал все глубже. А у нее желания не прибавлялось.
Она была молода и чертовски красива, обаятельна и умна, не всегда предсказуема, с прекрасной и редкостной профессией журналиста. И искренне полагала секс не только удовольствием, но инструментом в достижении собственных целей, не всегда совпадавших с правилами и нормами коммунистической морали, хотя членом партии состояла еще с университетских времен. И принялась обучать его искусству любви, не слезая с крышки. А он в ответ поделился про свой больной и постыдный первый раз: пьяным, с женой соседа, в ванне, заполненной доверху картофелем на зиму.
Вскоре пальцы майора, сухие и теплые, и такие сильные, несмотря на худобу, что захватывало дух, принялись выказывать удивительное умение, как в игре на фортепиано. Она истово помогала: громко стонала, подрагивала телом, выгибалась дугой иногда, равнодушно наблюдая лифтеров и девочку-пионерку, что подошли к инструменту, разбуженные криками. И терпеливо ждала, когда майор закончит боевые действия, чтобы выбраться из-под обстрела и продолжить волшебное знакомство… дальше мысли не шли. И пропустила момент, когда в ней самой возникло желание. Такое яркое и сильное, и требовательное, противиться которому не могла и не хотела. И стала растворяться в майоре, в мужиках-лифтерах, в девочке-пионерке, что привычно таращилась, в крышке рояля, в деке, струнах… а потом трансформировалась в ноты, которые сильными чистыми пальцами извлекал из инструмента бывший майор… Однако у майора не заладилось то ли с пальцами, то ли с чем-то еще, и желание осталось желанием…
Утром он принес ей в постель – устроенную на крышке рояля из тулупа, пары солдатских одеял и подушки – тарелку с картошкой, кругом «Любительской» колбасы и соленым огурцом. Она села, постаралась улыбнуться, облизала пересохшие губы и сразу потянулась к бутылке, которую локтем прижимал к груди майор.
В дверях появилась пионерка Оля Русман и заговорила гулким басом: – Ты плохой отец-от, майор. Пусть эта хабалка убирается прочь отсюдова!
– Хороших отцов не бывает, – успокоила ее Анна Печорина. Приложил губы к бутылке. Замерла. Мир перестал существовать для нее, пока алкоголь не всосался из желудка в кровь.
– Эти двое, – сказал бывший майор и кивнул на сиротливых лифтеров в неснимаемых тулупах с густым запахом овчарни, – наверное, и подожгли дом. – Майор умолк, наблюдая, как Анна прилюдно приводит себя в порядок после ночи на крышке рояля, и продолжал: – Быстро поняли, что облажались. Взяли и потушили враз, как ни одна пожарная машина не потушит. Будто помочились на дымящий окурок.
– Многие пытаются ставить знак равенства между пожаром и пожарной командой, – заметила Анна Печорина, надевая юбку через голову.
– А про дочку напиши, чтоб другие дети узнали. Заслужила. Тридцать миллионов тираж говоришь? Десять? Напиши! Только, чтобы себе не навредить и чтобы поверили. Лишнего не надо: ни про дом, ни про лифтеров и Носитель… Подумай!
– Я никогда не думаю, когда пишу. Нельзя делать два дела сразу и оба хорошо. – Она знала, что напишет, как требуют того правила редакции. В захватывающем сюжете не будет ни пьяницы майора, ни сиротливых тунеядцев-артефактов из местного КГБ, ни ее ночного полу-распутства на крышке рояля, ни накопителя, про который не поняла ничего – в памяти остался лишь адрес места, где он мог скрываться…