Черновик
Шрифт:
– Наша подруга чувствует присутствие дорогой выпивки сквозь стены, – пришел на помощь Кирилл.
ПС улыбнулся. Распахнул дверцы. Шкаф был заставлен бутылками с алкоголем разных сортов, стаканами, рюмками, термосами для льда, а еще – никогда невиданными маленькими бутылочками Кока-Колы. Она бы удивилась меньше, завидев в шкафу самурая с мечом или проститутку: одну из тех, что ночами стоят на ступенях свердловского Почтамта.
Хозяин нажал кнопку вызова: в кабинете появился помощник, высокий и преданный. Без тени улыбки, старательно и серьезно, будто раздавал повестки очередного пленума Горкома партии, расставил напитки, стаканы и рюмки, блюдца с лимонами и черной икрой, сваренные вкрутую и разрезанные пополам
Она хорошо помнила середину гулянки в кабинете ПС: дружеские объятия, обещания вечной дружбы, беззаветного служения родным газетам. А еще статьи в «Комсомолке» и «Известиях» про успехи Свердловска и заслуги ПС.
Помнила, как оказалась в комнате отдыха за дверью, что была в дальней стене кабинета. Удобный кожаный диван, такое же кресло и столик такой же с инкрустациями по дорогому дереву с «глазами». И несколько хороших картин маслом на стенах. Настолько хороших, что даже слепому было ясно, здесь не место им. Она узнала два уральских пейзажа Мосина, необычно глубоких и драматичных, обращенных внутрь холста, с поразительной чередой трансформации красок и форм. И удивилась тайной приверженности ПС хорошей живописи, потому как публично он яростно громил художника на всех собраниях и съездах за хулиганствующее искусство.
– Вы еще не утратили вкус к дорогому алкоголю? – услышала она благосклонный голос ПС.
– Нет еще, – успокоила. – Заряжайте.
– Есть предпочтения?
– Все равно. – Она невнятно улыбнулась.
ПС мирно позванивал бутылками и стаканами, а она рассматривала его спину, обтянутую дорогой пиджачной тканью. Совсем не старый. С короткими густыми волосами с сединой и модными австрийскими очками. И собралась охмурить его в надежде попользоваться безграничными возможностями первого человека города, И понимала, что партийные ухаживания ПС – если начнутся, конечно, – осторожные и трусливые, могут продлиться несколько месяцев, прежде чем отважится залезть под юбку, а она попросит об услуге взамен. И сказала отважно:
– Выпьем за вредные привычки! – И решилась вдруг на оральный секс – неслыханное по тем временам кощунство, граничащее… она даже не смогла найти подходящего сравнения. Да еще в служебном кабинете Первого Секретаря горкома партии. И почувствовала себя овечкой, что пришла к волку за оргазмом. Воспитанная в строгих правилах редакции «Пионерки», которой много лет заведовала старая дева-моралистка, умная прекрасная газетчица, она в пику ей, как и многие ее коллеги, позволяла себе порой такое… А память услужливо подсовывала сцену из «Красного и Черного», и молодого Сореля, что испытывая жесточайший страх и душевные муки, кладет руку на колено мадам де Реналь под обеденным столом в присутствии мужа. Господи! Руку на колено. Оглянулась на дверь, за которой пьянствовали коллеги. Подошла к ПС. Коснулась грудью партийной спины, чувствуя, как внутри все трясется от безрассудства.
В ней не было желания. Сексуальный лифт прочно застрял под крышей, заблокированный страхом и нездоровым спортивным азартом, будто прыгала с парашютом, как родная сестра в Перми. Спина ПС неожиданно напряглась, возбуждаясь или негодуя. Казалось, прошла вечность. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь уже поскорее отворил дверь. Но он вдруг повернулся. Взял за плечо. Провел ладонью по лицу, по груди. Помедлил и сказал осторожно:
– Порой, чтобы оказаться на верном пути, следует свернуть с правильной дороги. – И замер, не решаясь на продолжение. Продолжила она. Приблизила лица, осторожно втянула в рот верхнюю губу ПС, неожиданно упругую и гладкую, и сразу партийная пушка под одеждами коснулась ее живота.
Она наблюдала себя со стороны: молодая женщина, с румянцем на щеках от выпитого, изнывает в старании доказать мужчине серьезность его сексуальных намерений. И смятенно пересчитывала в уме варианты: заявить ли вслух о постыдном желании своем или молча раздернуть молнию на брюках? И выбрала второе. Руки пробежали по груди, успев расстегнуть пару пуговиц на рубашке. Поплутали по животу. Помедлили там, где брючный ремень, будто споткнулись, и двинулись дальше. Она не была уверена, что теперь он в ее власти. Что он также искренен в добродетели своей, как она в пороке. И понимала, что эта выходка может стать концом успешной карьеры.
Места для желания в теле так и не нашлось. В голову лезло странное из классических университетских наук: «методологическое принуждение». Его сменил повторяющийся рефрен: blowjob, blowjob, blowjob. [2] Но вслух произнести запретное слово или его французский аналог не решалась. Опустилась на колени, чтобы было удобнее. Подумала, что подобное безрассудство в кабинете ПС граничит со святотатством. Прошептала: – Ну и пусть. – И нащупала застежку на брюках. Медленно потянула вниз и принялась кропотливо трудиться…
2
оральный секс (англ.)
А потом провал в памяти. Ни горкомовского ЗИЛа, что отвез ее домой, в двухкомнатную квартиру в центре города, ни продолжения party дома с разнуздавшимися журналистами, в которых пробудившаяся некстати творческая энергия искала выхода. Ее пытались посадить на люстру или накормить хлебом, размоченным в водке, которую подарил ПС… или раздеться всем, кто быстрее…
Поздно вечером та же машина отвезла их в гостиницу «Большой Урал». В ресторане после водки с пивом она немного пришла в себя и, рассеянно ковыряя вилкой котлету по-киевски, наблюдала, как бывшие сокурсники, трудно перемещаясь по залу, не очень старательно кадрили ресторанных девок. И была готова предложить им собственное тело – единственное достояние свое, которым не слишком дорожила в тот вечер. Но для двух журналистов еще действовал университетский запрет на нее. А потом в гостиничном номере табу, похоже, истаяло.
Она принялась искать водку, чтобы извечным этим средством усмирить похмелье. И нашла неожиданно много вместе с едой, аккуратно уложенной в бумажный мешок, которым ПС напоминал об обещанных статьях в двух самых читаемых газетах страны. Налила в чайный стакан на треть, подняла, посмотрела на просвет, долила до половины и выпила. Замерла, давая водке перебраться из желудка в кровь, откусила от бутерброда с черной икрой и сразу почувствовала блаженную легкость в теле.
Возродилась, стала почти здоровой. И была готова вместе с московскими газетчиками снова ехать на Центральный стадион, чтобы, комфортно устроившись в ложе прессы и закутавшись в плед, изредка прикладываться к бутылке. И чувствовать на себе любопытные взгляды пишущей и фотографирующей братии. И посмеиваться над бывшими однокурсниками, бичующими себя за вчерашнее, более всего похожее на инцест.
Она оделась, подумывая о втором стакане, прежде чем разбудить коллег. Но в голове тягостно прозвенел звонок, будто вызов в кабине грузового лифта. И обеспокоилась, и заозиралась, и принялась мучительно вспоминать не проговорилась ли спьяну про сумасшедшую историю – другого определения не находила, которую узнала недавно в Ревде и хранила в себе за семью печатями…
В январе по заданию редакции она отправилась в Ревду – небольшой индустриальный городок на западе Свердловской области, добывавший руду и выплавлявший металл, как все городки на Урале. В клубах желто-зеленого, черного и белого дыма над крышами домов, в запахах окислов чугуна и меди, сероводорода и угарного газа, без деревьев и травы – только деградировавший низкорослый кустарник, что держит дым в тонких ветках, – город не был приспособлен для жилья.