Чернуха
Шрифт:
Записка гласила: «Прочтите и немедленно сожгите. «Курские соловьи» – только отвлекающая операция. Я – друг, которого Вы ждете. Главная операция – «Десант» сможет быть выполнена под прикрытием отвлекающей. Я организую подготовку и проведение. Вы субсидируете первую часть операции. Заем можете получить только под часть алмазного фонда. По «Курским соловьям» действия продолжайте.
Друг».
Президент перечитал записку два раза. Снял очки, протер их, еще раз надел, перечитал текст. Открыв все по очереди ящики письменного стола, нашел спички. Первая сломалась, вторая зажгла клочок бумаги с уголка. Записка почернела и скрючилась. Темная струнка дыма потянулась к потолку. Президент нажал кнопку.
Постникова
– Доставить ко мне Чернуху из тюрьмы.
Глава II
Политических заключенных в Московском Российском государстве было двое.
Первый – Ромуальд Львович Давидович сидел из-за гордости. И об этом знала общественность. Он не пожелал сменить фамилию, выдававшую его еврейскую национальность, на благозвучную фамилию Сохняев.
Ромуальд Львович занимал до ареста пост начальника товаропродовольственных распределителей. Организация принимала и распределяла международную продовольственную помощь. Как должностное лицо, по закону, Давидович был обязан сменить фамилию. Но благородство и гордость за прекрасный род Давидовичей, где представители ближайших трех поколений не опускались ниже заведывания горторгами, не позволяли Ромуальду Львовичу переступить черту.
Возможно, поступок этот и не повлек бы за собой столь строгое наказание. Дело приняло неприятный оборот, когда граждане Петербургского российского государства подняли сильный шум и создали общество солидарности Давидовича. На границе в районе Бологого сделалось неспокойно. Петербургские экстремисты стали постреливать. Президенту пришлось стянуть туда все войска государства, да еще собрать добровольцев Из общества «Охотников и рыбаков». Давидович был взят под стражу и поселен в единственную отапливаемую камеру. Лефортова. Сидел Давидович с чувством собственного достоинства и даже не очень желал свободы, Ромуальд Львович никогда в жизни не имел такой популярности, даже, можно сказать, славы. Но он был человеком нелишенным ума и понимал – как только выйдет на свободу, о нем моментально забудут.
Соседом Давидовича по камере был немолодой московский инженер Николай Васильевич Чернуха. Дело Николая Васильевича было гораздо сложнее. Он провел в камере без суда и следствия уже полтора года и не видел для себя никаких перспектив, поскольку о его доле общественность не была проинформирована.
Чернуха являлся политическим заключенным в настоящем смысле этого слова. Ибо в нем самом была заключена государственная тайна. Более того, с этой тайной Николай Васильевич ни за что не желал расставаться.
С тех пор, как в его камере поселился Давидович, Чернуха спал плохо. Николай Васильевич был совершенно убежден, что соседа ему подсунули с целью медленной пытки. Будучи от природы молчуном, Николай Васильевич всегда сторонился очень разговорчивых людей, а Ромуальд Львович, попросту не закрывал рта. В жизни Чернухи попадались болтуны. Но они, упиваясь собственным многословием, не только не ждали от собеседника участия, но и были очень недовольны, если кто-либо пытался вставить слово. Давидович, как назло, являл тому полную противоположность. Он требовал ответа на любое замечание. Очень обижался, если не получал определенных аргументов на свои сентенции, и желал активного и заинтересованного общения…
Чернуха страдал. Но мягкий характер не позволял ему вести себя грубо. Как никак, Давидович делил с ним не санаторную палату. Да и повод для ареста соседа внушал уважение. Человек страдает за гордость, В национальном вопросе Чернуха разбирался слабо и, будучи исконно русским, не мог взять в толк, чем негодяй еврей хуже русского подлеца и наоборот…
Николай Васильевич вздохнул с облегчением, когда старик часовой потребовал его
Бензином в стране давно не пахло, поэтому охранник посадил Чернуху в закрытый возок с надписью «Вторсырье». Железная дверца возка закрылась снаружи на засов, и извозчик, в форме солдата внутренних войск, с трудом тронул с места брюхатого рыжего мерина. Конвоир проводил их за ворота Лефортовской тюрьмы.
Чернуха сидел на деревянной скамейке возка, крепко вцепившись в край доски. Было почти темно. Свет тонкой линией резал рваную железную обшивку. Николаю Васильевичу казалось, что он плывет по мелкой реке с каменистым дном. Возок, как лодка цеплялся за рваные края асфальта, кое-где еще сохранившегося на Яузской набережной. Мерин тянул медленно, поэтому тряской физическое действие, происходившее с заключенным, назвать было трудно. Зачем и куда его везли, Чернуха не знал. Смертной казни Николай Васильевич не боялся, И не потому, что официально ее отменили… Инженер не был столь наивен, чтобы усомниться, что у власть держащих нашелся бы способ избавиться от него окончательно. Но тогда и его тайна уйдет вместе с ним навсегда. А этого они не допустят…
Мерин свернул на улицу Сергия Радонежского (бывшую Авиамоторную). Ямы стали более мелкими и частыми. Возок подрагивал и скрипел. Через некоторое время Чернуха услышал властное «ТПРУ-У-У!» Он не видел причины остановки и удивился, что так быстро доехали. Вокруг шумели. Николай Васильевич приник глазом к щелке в обшивке, пытаясь разглядеть, где он. Но ничего, кроме голов, не увидел. Инженер не получал газет и не знал, что в этом месте города уже три недели, торчит неопознанный летающий объект. Машина, видимо, испортилась и не могла взлететь. Рядом торчал и пилот, трехметровый болван с маленькой головкой и сросшимися глазными щелками. Возле аппарата и пилота всегда галдели зеваки. Правительство приставило к аппарату сторожа с берданкой, и народ знал, что бердан заряжен. Кроме того, не было известно, что предпримет трехметровый болван, если попытаться заглянуть в машину или оторвать кусочек обшивки.
Постепенно к пришельцу привыкли. Но транспорт всегда имел тут задержки. И не потому, что аппарат был очень велик… Мешали зеваки.
Наконец, возок протиснулся сквозь толпу. Голоса стали стихать. Чернуха, так и не понявший причины задержки, конечно, и не подозревал, что трехметровый пришелец долго и пристально провожал возок взглядом острых суженых зрачков…
Ехали долго, но больше не останавливались. Движения в городе почти не наблюдалось. Лошадей осталось мало. Их в Москве и раньше было немного. Тех, что завезли после бензинового кризиса, частично съели. Добротных крепких коней могли позволить себе держать только фирмы, связанные с западными партнерами. Ипподромных рысаков реквизировало правительство для встреч именитых иностранных гостей, и те находились в конюшне Кремля. Автомобилями пользовались только иностранные дипломаты и представители богатых европейских, американских и японских фирм.
Возок, подергиваясь и покачиваясь, перевалил через Яузу. Мост был горбатым и менее битым, чем остальная дорога. Иногда мимо проносились автомобили, и Чернуха понял, что они теперь двигались по большой улице. Будущее инженеру сулило мало хорошего, и в мыслях он чаще уносился в прошлое.
Вспоминал, как после института попал в Афганистан. Командовал ротой минеров. В этой военной науке он настолько преуспел, что не только угадывал на расстоянии, но и шутя обезвреживал китайские, английские, американские и прочие потайные взрывные машины. Потом пришлось продолжить свою деятельность в горах Союза, где народы и народности объявили войну друг другу и минировали необозначенные границы самыми разнообразными штуковинами.