Чернушка
Шрифт:
От радости, что Николай Панкратович ожил, Павел бросился обнимать всех.
Промывание оказало эффективное действие. Ослабевший старик качался как пьяный. Его поддерживал коллектор, над ним, отгоняя комаров, размахивал веником Сашка.
– Хорош. Кажись, все доподлинно вычистило, - говорил он, заползая в палатку. Но немного спустя, снова умоляюще попросил: - Сашок, милый, скорей помахай веником.
Наконец старик угомонился.
– Товарищ начальник, как ваше блюдо в кулинарном реестре значится? Акзария, что ли?
– обратился он ко мне под хохот всех сотрудников. Доподлинное блюдо! Вы мне обязательно подарите рецепт. Вот когда моя старуха пилить меня начнет по поводу строительства дачи - пропишу ей компот из акзарии.
До самого рассвета зубоскалили
– и побежал обратно в лагерь. Минут через десять он вернулся к каравану.
– Что забыл?
– окружили мы Сашку.
– Да эту самую... окзирию для коллекции.
– Он вытащил из-за пазухи жирный зеленый лопух такой величины, что в него свободно можно было бы завернуть самого коллекционера.
Ненавистный теремок
Чернушка почему-то возненавидела красивый деревянный домик. Все мы восторгались беличьим теремком, у которого были и труба, и окна. А вот хозяйку теремка приходилось запихивать туда насильно, она отказывалась сидеть там, норовила залезть в мой спальный мешок. Почему именно в мой, никто не знал. Наверное, потому, что несколько дней, когда пустовал лагерь, я носил ее в маршрутах за пазухой. Малышка, вероятно, запомнила это и стала считать меня "своим человеком", вернее, родной белкой. Сколько раз я бесцеремонно вытаскивал ее из спального мешка! Она пищала, цеплялась лапками за мех, царапалась и даже кусалась, правда, не больно уж так ей не хотелось находиться в своих деревянных хоромах. В конце концов мне стало жалко белочку и она поселилась в моем мешке. Заберется мне под бороду, опояшет шею, как будто воротником, и лежит себе, не шелохнувшись. В холодную погоду забиралась под мышку или растягивалась на груди. Пригреется, лапки в стороны раскинет. Любила, чтоб ее гладили и причесывали, особенно между пальчиками. Она даже урчала от удовольствия. Сперва я спал тревожно, боялся, как бы случайно не придавить малышку. Но постепенно приспособился спать осторожно. Один раз она разбудила меня среди ночи - вдруг принялась бегать по животу. А коготки у нее остренькие, царапучие - мертвого подымут. Спросонья я подумал, что она испугалась слишком громкого храпа Николая Панкратовича. Но, прислушавшись, понял - это были грозовые раскаты.
Чернушка не выносила одиночества. В деревянный теремок ее закрывали только от Найды; когда никого не оставалось в палатке. А так все к ней привязались, точно к забавному домашнему зверьку. И правда, в нашей серой, однообразной жизни она была чем-то вроде веселого, игривого котенка. Да и вела себя частенько, словно котенок, - опрокидывалась на спину, шустро ловила быстрыми лапками пальцы рук, хватала их зубами и кусала, но просто так, ради забавы.
Однажды мы с Сашкой ушли в многодневный маршрут. Ночевали прямо в тайге.
Ничего интересного нам не попадалось: только мох, травы, кусты и деревья.
Перед нами вздыбились чахлые лиственницы. Но странно, на многих из них темнели старые, покинутые гнезда белок. Вероятно, когда-то здесь расплодившиеся зверьки пировали богатым урожаем лиственничных шишек.
Я скинул сапоги. Влез на дерево. Там я тщательно осмотрел гайно. Обследовал и другие деревья, где были беличьи гнезда. Удивленный моими необычными занятиями, Волынов спросил:
– Мы что, не по азимуту идем? Заблудились? Или вы коренные обнажения ищите таким способом?
– Нет, Саша! Все в порядке! Мы идем правильно, не сбились с маршрута. Я просто воспользовался случаем, чтобы узнать, как белки устраивают свои жилища.
– Зачем?
– Да ведь ты, наверное, обратил внимание, что Чернушка боится деревянного домика больше, чем Найды. Может быть, мы сделаем его более естественным и удобным. Спальный мешок ей, конечно, нравится. Но я все еще побаиваюсь, как бы случайно во сне не придавил Чернушку. Всякое бывает...
Однако мои "исследования"
Попадались и совсем примитивные, грубо свитые гнезда, без "перин" и "одеялок". Вероятно, и среди белок, как и среди людей, есть хозяйственные, трудолюбивые, а есть лентяйки, которым лень набрать перышек для постели.
Наша Чернушка возненавидела свой теремок, вероятно, потому, что он имел только один вход, который мы всегда закрывали на крючок. Совершенно ясно, она хотела жить свободно, как все белки. Что ж, подросла, возмужала, пусть живет теперь самостоятельно. Надо непременно отпустить ее на свободу. Иначе попадет в зубы Найды.
Мы вернулись в лагерь через несколько дней. У костра кашеварил Павел, остальные были еще в тайге.
– Ну, что новенького, Павлуша?
– Да ничего особенного. Все по-старому. Кони целы, сыты, здоровы. И люди покамест не болеют.
– Ну, а Чернушка, жива ли?
– Чернушка у нас молодчина, носится как угорелая. Когда я в лагере, Найда за версту палатку обходит. Ну, а стоит мне отлучиться к лошадям, она тут как тут - так и норовит к белочке пробраться. Поэтому я не оставляю Чернушку без надзора, брал с собой или запирал в домике. Не хочет спокойно сидеть в домике, бьется, как рябчик в силке. Даже волосы на макушке вытерла о доски, лысой теперь стала. Когда вы ушли в маршрут, я взял ее к себе. Но она вскоре сбежала к вам в мешок. И чем вы ее приворожили? Интересно, узнает ли вас? Давайте войдем одновременно в палатку все вместе, она там сейчас мячик тряпочный гоняет, футболисткой сделалась. Войдем и всем хором начнем звать ее. Любопытно все-таки: к кому первому бросится?
Мы втроем приоткрыли полог и стали кричать:
– Чернушка! Чернушка! Чернушка!
Белочка встрепенулась, вытянула головку, навострила кисточки. "Ко-ко-ко!.." - заквохтала она наседкой и мигом очутилась на моем плече. Замурлыкала и заворковала, забившись под бороду, юркнула через расстегнутый воротник за пазуху, проверяя, какие подарки у меня в кармане. А принес я рябиновые ягоды и кедровые орехи. Чернушка выносила во рту кедровые орехи, каждый раз всего лишь по одному орешку, и, усевшись на плечо, проворно щелкала. И так сновала она без устали. Все улыбались. И я улыбался. Что там ни говори, очень приятно, когда тебя кто-то ждет в тайге, когда ты кому-то нужен. В тот день белочка стала для меня еще ближе, еще дороже. У меня появилась к ней какая-то необъяснимая, прямо-таки необыкновенно нежная привязанность. Я готов был ее целовать и, признаюсь, целовал, когда никто этого не видел. Не правда ли, смешно? Я твердо решил привезти белочку в Ленинград: ведь она сделалась совсем ручной.
Павел сказал, что теперь каждый вечер он носит Чернушку в тайгу, сажает на дерево, чтоб она привыкла к дикой жизни. Белочка далеко не убегает, она еще не умеет прыгать с ветки на ветку, боится высоты, колючих еловых иголок и мокрой осиновой листвы.
До ужина оставалось много времени, поэтому я решил заняться воспитанием Чернушки. Выбрал одинокую лиственницу с сухой хвоей и пустил на нее белочку. Зверюшка с радостью принялась кружиться по стволу, качаться на ветках, лакомиться смолистыми почками, откусывать и бросать на землю пустые шишки. Когда я звал ее и протягивал орех, она послушно спускалась вниз, вытянув голову, повисала на задних лапах и в такой неудобной позе, видимо, дурачась, грызла орехи. Постепенно я добился того, что она стала бегать за орехами на концы качающихся сучков. Белочка оказалась способной ученицей. Она так осмелела, что стала прыгать на меня с веток лиственницы, и, судя по восторженному квохтанью, по блеску глазенок, эта новая игра ей очень понравилась.