Черные алмазы
Шрифт:
Арпад улыбнулся и протянул Эвелине руку.
— Простите, красавица моя! Все эти грубости — лишь упреки артиста-наставника артистке-ученице. С ними покончено. А теперь давайте отвлечемся на время и снова станем детьми. Принести шашечницу? Хотите, сыграем в карты или в капустку?
Веселый голос юноши снова покорил и согрел душу Эвелины.
Она рассмеялась и в ответ шаловливо ударила Арпада по руке.
— Ну, а чем вы теперь намерены заняться, изгнав господина Каульмана? Снова выйдете замуж? Из-под земли уже явился новый муж? По-моему, они растут, как грибы. Или сохраним артистическую независимость?
Эвелина прикрыла глаза и задумалась.
— Мне
— Ага! Но ведь это не значит, что «я никому не нужна».
— Именно так. Я не хочу быть ничьей собственностью. Я никогда не позволю распоряжаться собой человеку, не равному мне! Как видите, девчонка, откатчица угля, босой убежавшая с шахты, ищет себе ровню. Тот, кому я когда-либо соглашусь дать место в своем сердце, должен быть вольным, свободным человеком, как я сама. Не зависеть ни от кого и ни от чего, кроме своего призвания. Прославиться не богатством, а блеском таланта. Быть артистом и гордым человеком.
Это было достаточно красноречивое признание для того, кто хотел бы понять.
Арпад понял. Настроение его заметно упало.
— Гм! В таком случае, прекрасная дама, вы избрали путь, на котором вы никогда не встретите подобного человека.
— Что вы хотите этим сказать?
Арпад в волнении резко поднялся.
— Я хочу сказать, что в среде артистов существуют несколько странные представления о жизни. Вот взгляните на этот красивый старинный кубок. Я получил его в подарок от князя Демидова. Он же унаследовал кубок от какого-то предка, которому подарил его Петр Великий. Это уникальная вещь, шедевр. Из него пили князья и герцоги. Я ценю этот дар. В нем хранятся мои визитные карточки. Но за обедом я пользуюсь для питья простым стеклянным стаканом, который купил за пятнадцать су и из которого никто, кроме меня, никогда не пил.
Эвелина густо покраснела при столь недвусмысленном сравнении. Арпад же пошел в своих пояснениях еще дальше.
— Вы, прекрасная дама, мечтаете встретить артиста, гордого, свободного, неограниченного властителя в своей сфере, рассеивающего мрак светочем гениальности, и вы мните, что этот свободный, гордый человек удовольствуется местом рядом с вами в карете, когда вы прогуливаетесь на Елисейских полях и доставляете свету повод для толков: «Обратите внимание, вот помазанница Аполлона, но лошади, что впряжены в карету, не потомки Пегаса, пробившего ударом копыта источник Гиппокрена, а чистокровные рысаки герцога X., блеск, окружающий даму, — не отсветы славы ее мужа, а бриллианты маркиза У.». Разве найдете вы такого человека, прекрасная дама?
Бедная Эвелина! На свою беду, она еще вздумала защищаться от нападок безжалостного юноши.
— А если я сброшу с себя все бриллианты, все то мишурное и чужое, что не принадлежит мне по праву, чего я не заслужила, что получила, ничего не давая взамен, даже признательной улыбки, и останусь лишь тем, кто я есть по природе своей — артисткой? Если я буду работать денно и нощно над развитием своих способностей, чтобы на мне не сверкало никаких украшений, кроме блеска артистической славы?..
Тогда Арпад открыл ей истину, о которой Эвелина до тех пор не имела представления.
«Устами младенца и блаженного глаголет истина!» А в Арпаде было нечто и от того и другого. От одного — особенности возраста, от другого — врожденная приверженность к искусству.
— Прекрасная дама! Из вас никогда, никогда не выйдет артистки. Вы относитесь к числу тех падчериц муз, которые щедро
Эвелина, уничтоженная, опустила голову.
Она глубоко сознавала, что все сказанное — правда.
Арпад легко высказал все это как артист, и в то же время ему было трудно как человеку.
Он видел в Эвелине светскую даму, перед которой незачем заискивать прямодушному жрецу искусства, нет нужды кружить ей голову тщеславными мечтами. Но он жалел в ней подругу юности, которая всегда относилась к нему с участием. Она никогда не обижала Арпада, так почему же он обошелся с ней так сурово?
Да, но зачем она, Эвелина, тронула в его сердце струну, которой лучше было бы не касаться?
Зачем понадобилось пугать его, когда он увлекся рисованием? Зачем она допытывалась о спрятанном листке?
Не важно, что там было нарисовано!
Пусть хоть цветок!
Зачем она попросила этот цветок?
Потянулась за ним, вот и пришлось ударить ее по руке. Не для нее он рисовал…
— Так что же мне делать? Что мне теперь остается? — упавшим голосом спросила Эвелина и в поисках ответа подняла на Арпада затуманенные слезами глаза.
Юноша раздумывал, сказать ли ей всю правду. Ну, уж если она сама просит, то пусть пьет чашу до дна!
— Я отвечу без утайки, мадам. Вам остается выбрать лишь один из двух путей, ибо идти по третьему — вернуться к супругу, господину Каульману, — я вам не советую. Будь я женщиной, я предпочел бы лечь на стол морга, но не пользоваться его хладнокровно награбленными миллионами. Итак, перед вами лишь два пути: остаться на сцене, как и прежде принимать цветы, аплодисменты и избрать себе очередного князя; или же вернуться домой — возить уголь!
Эвелина поднялась с места, плотно закуталась в шаль и смущенно проронив: «Благодарю!» — поспешно вышла.
Арпад все же не сдержал слез, понимая, что видит ее в последний раз.
Но зачем она явилась как раз в ту минуту, когда он рисовал портрет?
Едва Эвелина скрылась, Арпад выдвинул ящик стола, чтобы удостовериться, не смазаны ли краски на поспешно спрятанном цветке.
Это поистине был прекрасный цветок.
Белокурое дитя с голубыми глазами.
Снова открылась дверь, и рисунок опять пришлось спрятать.