Черные дрозды
Шрифт:
— Это… плохое слово.
— Плохое слово в тяжелые времена, Пол. Не веди себя, как девчонка. В Англии они постоянно так говорят. Это лишь часть языка.
— Мы не в Англии.
— Неужели? — Мириам щелкает пальцами. — Тогда, полагаю, надо перестать ездить по левой стороне дороге. Это объясняет то, что мне все сигналят. Да и смертельные аварии тоже объясняет.
Губы Пола складываются в мрачную линию.
— Так значит вы встретили какую-то… женщину.
— Стерва и сука, мать-шлюха. Одетая как сумасшедшая проститутка. Со своей дизайнерской сумкой, ботексной улыбочкой и волосами, стянутыми так сильно, что она не сможет моргнуть,
— И как она отреагировала? — спрашивает Пол.
— Я не пойду с «не очень хорошим» за 200 баксов, Алекс.
— Мне кажется, это на самом деле было что-то типа: «Все это не очень хорошо». Это из игры Jeopardy.
Мириам делает последнюю затяжку, появляется вишневый огонек.
— А ты знаешь, как сделать рассказ энергичнее, да, Пол?
— Простите.
— Эта манда посмотрела на меня так, будто я только поссала на её набор для интимных игрищ и DVD, так что я подошла ближе и повторила свои слова ещё раз. Тетка пробормотала что-то на счет того, что я сумасшедшая, поэтому я схватила её за руку — я вцепилась в рубашку, до кожи не дотронулась, — а ей это не понравилось.
Двадцать минут спустя я ору на копа, она орет на меня, а коп пытается понять в чем смысл…
— Подождите. Коп? — переспрашивает Пол.
— Да, Пол, коп. Я сказала, все случится через двадцать минут. Она позвонила в полицию и сказала, что какая-то сумасшедшая угрожает её сыну.
— И вы не убежали?
Мириам стряхивает пепел в сторону Пола; тот отмахивается.
— Нет, помнишь, я пыталась спасти парнишке жизнь? Решила, что полицейский скорее поможет, чем навредит. Вдруг он утащит нас в центр, а это в принципе решит проблему, хоть и несколько иначе. Я не собиралась просто… простоя взять и уйти, позволить этому случиться.
Рука Мириам сжимается в кулак, девушка бьет костяшками по столу.
— Однако не стоило. Нужно было убежать. Потому что, пока мы все стояли и орали друг на друга возле этого сраного Венди, Остин увидел на земле пенни. Даже сейчас, когда я слышала его голос, я не придавала этому значения, понимаешь? Я была так увлечена тем, чтобы достучаться до его тупой мамаши, что полностью упустила из вида происходящее.
Остин говорит: «Видишь пенни, подними!» и нагибается, чтобы подобрать этот… этот пенни. А потом воздушный шарик выскальзывает у него из рук. Сейчас я и не знаю, как долго он ходил с этим шаром, но гелия уже было недостаточно, чтобы улететь. Вместо того шарик просто парил в воздухе, пока ветер не подхватил его и не понес прочь.
Пол пытается сглотнуть ком в горле.
— Шарик набирает скорость. Остин бежит за ним. Я вижу его. Пытаюсь кричать, но мать орет на меня и не смотрит на сына. А коп пялится на мать, потому что она выглядит так, словно вот-вот выцарапает мне глаза. Я кричу и делаю шаг, чтобы бежать, но коп меня отталкивает.
Эта картинка всё ещё там. В моей голове. Шарик уплывает. Внедорожник. Его тело. Его ботиночки. Все как-то не по-настоящему. Как будто ты всё это увидел в интернете. Словно это шутка какая-то.
Тишина.
Мириам смаргивает выступившие слезы. Она не позволит себе расплакаться.
— Всё пошло наперекосяк, — наконец говорит Пол.
Мириам скрипит зубами.
— Нет, наперекосяк всё пошло потом. После того, как всё закончится, как ты прогонишь прочь из головы
— Это ужасно.
Мириам встает, ногами отодвигая стул, потом берет его и подбрасывает — тот тяжело падает на пол и разлетается на кусочки.
— Пол, ты не понимаешь, да? Я пыталась спасти жизнь этому глупому мальчишке, а пока пыталась, стала той, кто обрёк его на смерть. Я убила его. Если бы у меня не было этого видения, если бы я не стала ничего предпринимать, его долбанная мамашка, возможно, затащила бы его в очередной обувной магазин или увезла домой. И её не стала бы отвлекать сумасшедшая девка, а сын никогда не выбежал бы на шоссе. Это похоже на какую-то змею, кусающую свой собственный хвост. У судьбы есть план и я была частью этого плана, хоть и думала, что смогу её перехитрить и вывернуться из хватки. Пытаясь предотвратить, я лишь позволила этому случиться.
Стул сейчас далеко, поэтому Мириам усаживается прямо на пол. Она молча курит, сгорбившись и тяжело дыша.
— Вот именно поэтому я не пытаюсь спасать людей, — наконец говорит Мириам.
— О.
Мириам растирает окурок о железобетонный пол.
— Итак, — говорит она. — Что ты хочешь знать по-настоящему, так это то, откуда у меня эта особенность?
Глава пятнадцатая
Уроборос
Ваффл-хаус — основной продукт юга Америки, по сути он является засаленным желтым гробом. Он маленький. И квадратный. Половина людей внутри — не более, чем ходячие трупы, набивающие свой рот оладьями, сосисками и, конечно же, вафлями. Их тела раздуваются, а сердца умирают. Мириам считает, что это потрясающе. Она ест здесь, потому что это еще один гвоздь в крышке гроба; девушка почти слышит, как засоряются артерии, они становятся ломкими и хрустящими, как жареная курица.
«Ирония в том, — думает Мириам, — что теперь здесь нельзя курить. Теперь только официантка торгует здесь смертью».
Мириам стоит снаружи. Льет проливной дождь. Мимо проезжают автомобили. Сквозь пелену смога девушка видит Серкит-сити [15] и небольшую корейскую забегаловку на противоположной стороне автострады рядом с магазином тканей Джо Анны. Вдалеке виднеются желтые огоньки и темный силуэт горизонта Шарлотты, а рядом аккуратным штакетником выстроились небоскребы, которые едва ли напоминают тех монстров, что растут в Нью-Йорке или Филадельфии.
Мириам чувствует себя так, словно балансирует на краю. Ненадежно. Она не хочет думать о будущем — она так редко что-то делает, обычно она позволяет судьбе нести её по течению, как пластиковый стаканчик плывет по ленивой, чокнутой реке. Но это гложет её. Беспокоит своими острыми маленькими зубками.
Мириам слышала, что в научных лабораториях крысы и обезьяны, которым внушали иллюзию выбора, доживают свои жизни вполне здоровыми. Даже если у них только два варианта: рычаг, который бьет током, и рычаг, который бьет током, они всё равно довольны и счастливы. Крысы и обезьяны, которых бьют током произвольно, и у которых нет выбора, начинают волноваться, жевать свою шкурку, прежде чем умирают от рака или сердечного приступа.