Черные розы для снайпера
Шрифт:
– Если ты не сядешь и не положишь руки на голову, я начну стрелять по ступням. Мы далеко от Москвы, пока я дотащу тебя до машины…
– Ева, послушай, – неслышно подошла Далила.
– Стоять! – Ева разворачивается и становится так, чтобы обе женщины были в прицеле. – Пока я дотащу тебя до машины, пока довезу до города, пока оформлю протокол задержания, пока вызову «Скорую», пока тебя довезут до больницы…
– Заткнись!! – Полина кричит, болтает головой и зажимает руками уши.
– От твоей неотразимой походки не останется и следа, и это еще при благоприятном исходе. Ну как, положишь руки на голову? Или хочешь
– Скотина, – устало произносит Полина, сцепив пальцы на затылке.
– Вот и умница. – Ева достает наручники и подходит к ней сзади, засунув пистолет за пояс юбки. Металлический лязг в полнейшей тишине, Далила вздыхает и закрывает лицо руками. Ева напряжена и ожидает нападения, поэтому, когда Полина из положения сидя перекатывается на спину и выбрасывает назад ноги, Ева отступает на шаг и бьет ногой в близкую аккуратную попку. Полина вскрикивает и падает на бок. – Не надо так делать. – Ева ходит рядом, выдерживая расстояние. – И кричать не надо, я же без обуви, а могла и туфлей по копчику. Встань медленно и постарайся не дергаться, потому что я очень злая на вас, девочки. Мне ваш психологический тренинг не нравится. Я работаю по другой методике. Сказать тебе, кто ты, бедняжка, потерявшая память? Я знаю. Сказать?
Вставшая Полина смотрит, тяжело дыша. Далила удивлена и хочет подойти ближе, но Ева кричит, останавливая:
– Не подходи к нам, слышишь, а то мне придется стрелять, если она нападет на тебя! Ты же не хочешь, чтобы я ее подстрелила?
– Кто я? – спрашивает Полина.
– Я тебе все объясню в машине. Давай вперед и без резких движений.
– Я поеду с вами! – кричит Далила, подхватив с травы две пары туфель. – Ева, возьми меня!
– Иди домой.
– Кто я? – Полина разворачивается и идет спиной вперед. – Ну кто я?!
– Перестань орать. Далила, брось туфли. – Ева останавливается на дороге. Далила подходит, ставит перед ней ее туфли и поворачивается к Полине. – Не смей! – кричит Ева. Далила разводит руками и бросает, размахнувшись, туфли на высоких каблуках, Полина поднимает их. Ева смотрит на Далилу, открывает дверцы машины: – Ты хочешь поехать со мной?
– Да. Я хочу поехать с тобой. Я могу объяснить. Ты поведешь машину, ты ведь не посадишь Полину за руль даже под прицелом.
– Не посажу, – усмехается Ева, – она же камикадзе.
– Ну вот. Я сяду с ней сзади и, честное слово, выстрелю, если она дернется. Ну посмотри на меня! – закричала Далила, видя растерянность Евы. – Это я поехала за тобой в Стамбул, это я играла на скрипке возле дворца Хамида, это я ныряла первый раз в жизни, чтобы открыть ящик, в котором тебя топили!
Ева смотрит долгим взглядом в возбужденное лицо, Далила протягивает руку, Ева достает маленький дамский «вальтер» и протягивает ей. Далила осматривает оружие и вдруг стреляет в сторону. Полина дергается.
– Я умею, – удовлетворенно кивает Далила, – уж не сомневайся, я пальну. – Она первая опускается на заднее сиденье и хлопает ладонью рядом с собой, подзывая Полину.
Ева, дождавшись, когда они усядутся, склоняется к окну и ласково говорит:
– Перебрось ноги через наручники, чтобы ты сидела на руках. Давай, давай, поместишься.
– Тебе что, мало твоей прибабахнутой подруги, которая уперла мне в бок дуло? – шипит Полина, но обхватывает колени руками в наручниках и проводит их под ступнями.
– Я
– Поехали уже, – просит Далила, ее начинает трясти.
Полчаса женщины едут молча. На скоростной Полина, покосившись на Далилу, замечает:
– Расслабься. Нельзя так стискивать оружие, рука устанет, выстрелишь, сама не заметишь как. А ты превышаешь скорость, – это Еве. – Я бы хотела до Москвы добраться живой.
– А ты когда летаешь, не боишься упасть? – Ева смотрит в зеркальце и подмигивает Далиле.
– Лучше тебе эту тему не трогать. Она недоступна для некоторых.
– Для тех, которые не летают? – теперь Ева смотрит на Полину, ее глаза в узком зеркальце настороженно светятся синим огнем.
– Да. Люди вроде тебя определили свое положение в жизни раз и навсегда. Шаг в сторону считается аномалией.
– Ты отличная аномалия. С фантазиями и боевой подготовкой. Ты какое оружие предпочитаешь? Я думаю, небольшие автоматы. Чешские? Израильские?
– Я могу и ногами забить, – пожимает плечами Полина, приподнимает коленки и шевелит под ними затекшими ладонями. – Ты не радуйся так, а то лопнешь от гордости. Поймала ты меня случайно, повезло. Я очень хотела еще раз повидать твою подругу. Такая вот глупость.
– А как бы ты с моей подругой расставалась, вот интересно? Забила бы ногами? Оружия в твоей машине я не обнаружила.
Далила переводит расширенные глаза с зеркальца на лицо Полины рядом.
– Мы бы расстались друзьями, – тихо говорит Полина.
– А что ты делаешь со своими друзьями такого, что потом страшно вспомнить? Отчего это ты теряешь память?
– Отвали. – Полина сползает вниз и укладывает голову на спинку, закрыв глаза. – Патриотизм в стадии дебилизма. Родину любишь или подрабатываешь таким образом? Ты что, не понимаешь, что все, в чем мы копаемся, – театр?
– Ну, можно уж совсем банально: «Что наша жизнь? – Игра!..» И так далее.
– А далее ты слова не помнишь, как это ни банально. Штампы, условное образование, чрезвычайное самомнение, но вот красотой и умом бог не обидел, это да.
– Ты тоже ничего себе, – улыбается Ева. – И кто в этом театре ты? Актер, уборщик сцены или поднимаешь и опускаешь занавес?
– Я знаю, кто в этом театре ты, – не сдается Полина. – Сейчас ты суфлер. Думаешь, что над тобой нет режиссера, ты всемогуща, потому что можешь поменять любую фразу, актер с перепугу скажет, как ты хочешь. Думаешь, ты Родину защищаешь, да? Ну-ка брось реплику о долге и чести! А театр очень любит абсурд. Любит, чтобы война и любовь были понарошку. Вот сейчас в Европе идет спектакль под названием «гады американцы вмешиваются в личную жизнь народов Югославии». Со спутника подают заранее подготовленное изображение взрывов и полетов, на декорации Ирака или пригородов Белграда падают понарошку бомбы, материал монтируется с применением компьютерной графики, а настоящие операторы показывают с места происшествий одни и те же два-три кадра, как будто им пленки не хватило. Журналистов в театр военных действий не пускают, тебе показывают взорванные города, жертв бомбежек почти нет. Сколько людей на планете знают, что происходит на самом деле? Даже живущие в горячих точках люди не знают, что именно происходит, потому что после объявления действий они либо уже беженцы, либо видят что-то и где-то там, за горизонтом.