Черные шляпы
Шрифт:
Все произошло в точности так.
А затем святая вдова Деспано доложила Фрэнки о своих открытиях, и он разразился потоком такой брани, от которой призрачное лицо Марии стало бы бледно-серым, если бы уже не было таковым.
Фрэнки связался с Ником и сказал, что знает причину плача и ночных кошмаров Олимпии, но не скажет Нику до ближайшего воскресенья.
— Почему же до воскресенья, мистер Йель?
— Никаких вопросов. Пусть Мария приготовит свое лучшее блюдо, но сделай так, чтобы ни твоя дочка, ни вообще кто-нибудь из твоих
— Хорошо, мистер Йель… но я не понимаю…
— Скоро поймешь. И еще одна вещь, очень важная…
В воскресенье Фрэнки пришел в дом Колувосов, особняк на Клинтон-стрит. Ник встретил Фрэнки на пороге и проводил его в гостиную, где уже сидели Мария и брат Ника, Георгиос, живший в квартире над ними. После небольшого разговора Мария оставила их, извинившись и сказав, что ей надо сделать последние приготовления к обеду.
Вскоре Фрэнки, Ник, Мария и Георгиос съели восхитительное блюдо — жареную ногу ягненка со всевозможными гарнирами и стали пить кофе по-турецки с пахлавой. Потом наступил черед маленьких рюмочек с узо.
Фрэнки допил последний глоток из своей рюмки и повернулся к Нику.
— У меня плохие новости для тебя, Ник, и для тебя, Мария. Ник, причина ночных кошмаров твоей Олимпии — твой брат Георгиос.
Ник дернул головой назад, словно не расслышал. Лицо Марии не выразило ничего, возможно, она просто была оглушена услышанным. Георгиос уставился на скатерть, словно изучая узор на ней.
— Ты скажешь им, Джордж, или мне это сделать? Как ты завлек их маленькую девочку на чердак, обещая ей шоколадку, а потом изнасиловал ее? И сказал ей, что убьешь ее, если она проронит хоть слово?
Георгиос замер от ужаса, а потом вскочил из-за стола, чтобы убежать, но Фрэнки уже наставил на него свой револьвер сорок пятого калибра.
— Сядь, — приказал Фрэнки. — Невежливо уходить, когда разговор еще не закончен.
Мария рыдала, закрыв лицо руками. Ник вскочил, выпучив глаза, но не проронил ни слова. Георгиос медленно сел.
Фрэнки положил свой револьвер на стол и подвинул его к Нику.
— Как бы я ни хотел убить этого бесчестного выродка, пусть он и твой брат, я не эгоистичен. Я не собираюсь лишить тебя этой чести.
— Моего… родного… брата?.. — побледнев, с расширенными от горя и шока глазами спросил Ник.
— Знаю. Мне тоже это неприятно.
— То есть… Вы хотите, чтобы я… убил своего родного брата?
Фрэнки жестко посмотрел на Ника.
— Я знаю, что ты вежливый парень, миролюбивый. Но мне было нелегко выяснить, что случилось с твоей дочерью, и я делал это не для того, чтобы этот больной ублюдок избежал наказания. Но это уже не моя обязанность, а твоя.
Ник уставился на револьвер, лежащий на кружевной скатерти.
Георгиос дрожал и плакал.
— Ты мне больше не брат, — наконец произнес Ник, с трудом взяв в руку револьвер.
— Адельфи, му… ои! — съежившись от страха, закричал Георгиос.
— Ты мне больше не брат, — повторил Ник.
— Ник, пожалуйста… прошу. Я сделал эту гадкую вещь, я больной! Но я же твой брат!
Рука Ника дрожала, когда он навел револьвер на сына своей матери. Голос его тоже задрожал:
— Я опозорен и оскорблен тем, что ты мой брат. Если бы папа был жив, он бы сам убил тебя. Но его нет, поэтому долг за мной.
Фрэнки откинулся в кресло, сложив руки на груди, и лишь слегка улыбнулся, когда Ник дважды спустил курок. Обе пули попали Георгиосу в левый висок, когда тот начал отворачиваться, словно это могло спасти его. Сдвоенная струя крови залила скатерть прежде, чем Георгиос упал на стол, раной вниз, прямо в свое блюдце с остатками пахлавы.
Мария закричала, но Фрэнки успокоил ее и разъяснил, что сейчас у нее обычная забота, как после любого воскресного обеда — убраться на столе.
Фрэнки помог Нику избавиться от тела. Они положили труп его брата, замотанный в одеяло, в багажник автомобиля семьи Колувосов, поехали к парому, ходящему в Нью-Джерси, и выбросили свой мусор в виде человеческого тела на заросшей травой нелегальной свалке.
Позвонив спустя неделю, Ник сказал, что все заботы Фрэнки стоили достигнутого результата. В машине и на пароме Ник был очень мрачен, но сейчас владелец ресторана снова принял свой привычный облик, бурлящий жизнерадостностью. Он рассказал, что его дочка снова стала разговорчивой и улыбчивой, как раньше, у нее появился аппетит и пропали кошмары, с тех пор как «дядя Георгиос вернулся на Родину Предков».
— Вы очень хороший человек, мистер Йель, и я горд тем, что могу называть вас моим другом, — сказал Ник.
Такое тактичное в высшем смысле этого слова поведение сделало Йеля любимцем обитателей Бруклина.
Он считал себя не обычным преступником, а успешным бизнесменом. То, что другие называли «крышей», он называл «страховкой», а то, что другие называли «поборами», он считал страховыми взносами. У него в собственности было похоронное бюро, подобное дело никогда не выходит из моды, и это было полезно, в том числе в отдельных сферах его прочих деловых интересов. У него были скаковые лошади, боксеры-профессионалы и два заведения — трактир «Гарвард» и кафе «Санрайз» за углом от его большого кирпичного дома на Четырнадцатой авеню, где находилось и похоронное бюро. Для этих новых дел с выпивкой у него имелся флот быстроходных катеров для контрабанды и целый гараж грузовиков для доставки клиентам.
Но самое большое удовольствие Фрэнки доставляло производство именных сигар «Фрэнки Йель», размещавшееся здесь же, в Бруклине. Чтобы подчеркнуть свою законопослушность, он даже поместил свой портрет на сигарные коробки, и не было в городке торговца табаком, у которого бы на видном месте не красовались коробки с этим портретом — Фрэнки с черными волосами, зачесанными вправо, с широким симпатичным лицом, наглаженным белым воротничком и черным галстуком-бабочкой. Он не обдирал своих покупателей, продавая столь качественные сигары по двадцать центов за штуку или по полдоллара за три.