Черные собаки [= Черные псы]
Шрифт:
Кощунственная неуверенность Джун была на время развеяна, и в сумерках, по дороге до ближайшей деревушки Сан-Морис, они задержались еще на какое-то время, чтобы поставить в дискуссии о будущем точку — или, наоборот, продолжить ее любовным актом, совершенным, быть может, прямо на самой дороге, там, где земля помягче.
Однако на следующий день, через день и во все последующие дни они больше ни разу не ступали ногой на метафорический ландшафт собственного будущего. Назавтра они повернули вспять. Они так и не спустились в Горж де Вис, не прошли вдоль таинственного, набухшего от дождей потока, который исчезает под горой, не пересекли реку по средневековому мосту, не взобрались по склону вверх, чтобы пересечь Косс де Бланда и побродить меж древних менгиров, кромлехов и дольменов, разбросанных по тамошним пустошам, и не начали долгое восхождение на Севенны в направлении
Утром они вышли из «Отель де Тильёль» в Сан-Морисе. Прелестный луг и заросшие утесником участки, которые отделяют деревню от долины реки, они опять прошли молча. Было часов девять утра, не больше, но жара уже стояла смертная. Примерно через четверть часа тропинка исчезла, и им пришлось идти через поле. Звон цикад, душистые сухие травы под ногой, яростное солнце посреди невинно-бледного неба — все, что еще вчера было полно южного очарования, сегодня внушало Джун смутную тревогу. На душе у нее было неспокойно — с каждым шагом она все дальше уходила от оставленного в Лодеве багажа. В ясном утреннем свете унылая линия горизонта, иссохшие горы впереди и долгие мили, которые придется преодолеть сегодня, чтобы добраться до городка под названием Ле Виган, давили на нее тяжким грузом. Идти предстояло еще несколько дней, и ей уже начало казаться, что в конце пути ее ждет все то же чувство неуверенности, и она зачем-то идет к нему этим длинным окольным путем.
Она примерно шагов на тридцать отстала от Бернарда, чья шаркающая походка была столь же уверенной, как и мнения, которые он высказывал. С чувством некоторого стыда она попыталась найти убежище в чисто буржуазных мыслях о доме, который они купят в Англии, о выскобленном дочиста кухонном столе, о простеньком бело-голубом фарфоровом сервизе, который подарила ей мама, о ребенке. Впереди виднелся грозный вертикальный обрыв — северный край ущелья. Тропа теперь шла уже под уклон, растительность тоже стала другой. Вместо беззаботной радости Джун испытывала теперь беспричинное чувство страха, слишком неопределенное, чтобы сказать о нем Бернарду. То была агорафобия, вступившая, должно быть, в резонанс с крошечным ростком новой жизни, с быстро размножающимся конгломератом клеток, который обещал дать жизнь Дженни.
Разбираться в причинах гложущего ее смутного беспокойства она даже и не собиралась. Вчера они сошлись на том, что это самые счастливые дни из всех проведенных ими за границей. Несколько недель работы на Красный Крест облетели с них как шелуха и остались позади, впереди их ждет английская зима, так почему же она не радуется этой пронизанной солнцем свободе, что с ней не так?
Там, где тропинка круто взяла под гору, они остановились, чтобы полюбоваться пейзажем. На противоположной стороне отделенное от них полумилей яркого, пустого пространства плато обрывалось вниз стометровой отвесной, спекшейся на солнце стеной. Кое-где за камень удалось зацепиться нескольким отважным каменным дубам, по краям и расщелинам виднелись крохотные клочки дерна. Та безумная энергия, которая гнала жизнь вверх по этому сухому обрыву, вогнала Джун в тоску. Ее вдруг начало тошнить. В трехстах метрах внизу — река, затерянная между деревьями. Прозрачный воздух, заполненный солнечным светом, казалось, подпитывался откуда-то изнутри кромешной тьмой, таившейся сразу за пределами видимого спектра.
Они стояли на краю, обмениваясь тихими восторженными замечаниями. Земля у них под ногами была вытоптана другими путниками, которые останавливались здесь до них с той же целью. И несли ту же чушь. Истинной причиной этой остановки был страх. Ей пришли на память читанные в детстве рассказы путешественников восемнадцатого века, посетивших Озерный край и Швейцарские Альпы. Горные вершины все как одна были пугающими, отвесные пропасти жуткими, неприрученная природа являла собой хаос, напоминание о грехопадении, разом угрозу и укор.
Ее рука легко лежала у Бернарда на плече, рюкзак — на земле между ногами, и она говорила, чтобы убедить саму себя, слушала, чтобы ее убедили в том, что представший им вид должен внушать спокойствие и радость, что в самой естественности своей он есть не что иное, как воплощение человечности и добра. Хотя одной только безжизненной сухости этого места было довольно, чтобы в полной мере ощутить его враждебность по отношению к ним обоим. Все, что здесь росло, было жестким, шершавым, колючим, противилось прикосновению, всеми силами пытаясь сохранить каждую каплю влаги в жестокой борьбе за существование. Она сняла руку с плеча Бернарда и потянулась вниз за фляжкой. О страхе своем она даже и не заикалась, настолько он был нелепым. Действительно, если задуматься, в ее положении она должна бы радоваться тому, что оказалась здесь: молодая будущая мать, влюбленная в своего мужа, социалистка и оптимистка, страстно приверженная рационализму, свободная от предрассудков, она путешествует по стране, которая составляет предмет ее профессионального интереса, вознаградив себя за долгие годы службы и унылые месяцы, проведенные в Италии, ловя последние золотые деньки безмятежного отпуска, после которого будут только Англия, ответственность, зима.
Она отогнала страхи прочь и принялась говорить задорнее некуда. Но при этом прекрасно помнила, что, судя по карте, переправа под Наваселлем находится в нескольких милях выше по течению реки и что один только спуск займет два-три часа. А выбираться из долины им предстоит по более короткому и крутому маршруту в самое полуденное пекло. Всю вторую половину дня они будут идти через Косс де Бланда, которая сейчас дрожала перед ней в горячечном мареве на той стороне. Ей понадобятся все ее силы, и она попыталась подстегнуть себя разговором. Она слышала собственный голос: как сравнивает Горж де Вис с Гольф де Вердон в Провансе в пользу первой. Говорила она с удвоенным энтузиазмом, хотя в глубине души лютой ненавистью ненавидела каждую долину и лощину, каждое ущелье на земле и хотела домой.
Потом, когда они поднимали с земли рюкзаки и готовились снова тронуться в путь, говорил Бернард. Его большое, заросшее щетиной добродушное лицо и торчащие уши обгорели на солнце. Разве могла она его подвести? Он говорил об одном ущелье на Крите. Он слышал, что весной, когда расцветают полевые цветы, там можно совершить совершенно удивительную прогулку. Может быть, на следующий год именно туда они и отправятся.
Она уже успела уйти на несколько шагов вперед, старательно кивая головой. Ей подумалось, что все это не более чем мимолетное настроение; всегда бывает трудно тронуться с места, а потом ритм шагов непременно ее успокоит. К вечеру, в гостинице в Ле Виган, все ее страхи съежатся до размеров анекдота; за стаканом вина они покажутся всего лишь забавной деталью в насыщенном событиями дне.
Тропинка выписывала ленивые зигзаги по широкому склону горы. Идти было легко. Она небрежно заломила поля шляпы, чтобы солнце не било в глаза, и пошла под гору, размахивая на ходу руками. Она слышала, как Бернард ее окликнул, но решила не обращать на его оклик внимания. Может статься, ей даже пришло в голову, что, если она все время будет идти впереди, это каким-то образом собьет его непоколебимый настрой, так что в конце концов он сам предложит повернуть обратно.
Она дошла до места, где тропинка круто сворачивала в сторону, и двинулась дальше. В сотне метров впереди, у следующего поворота, стояли два осла. Дорожка сделалась шире, и вдоль нее росли кусты самшита — через промежутки настолько ровные, что казалось, будто их здесь высадили специально. Взгляд ее зацепился за что-то интересное дальше внизу, и она подошла к обрывистому краю тропы, вгляделась повнимательней. Это был старый, выложенный из камня и врезавшийся в склон ущелья ирригационный канал. Отсюда было видно, что дорожка идет вдоль него. Через четверть часа они смогут умыться и поплескаться в воде. Отойдя от края, она снова посмотрела вперед и обнаружила, что ослы на самом деле не ослы, а собаки, черные и невероятно большие.
Остановилась она не сразу. Холод, мигом разлившийся из-под желудка вниз, в ноги, заморозил всякую возможность немедленной реакции. Вместо этого она прошла еще с десяток шагов, постепенно замедляя ход, пока не остановилась посреди тропы, шатко, едва не потеряв равновесие. Они еще не успели ее заметить. О собаках она знала немного и не слишком-то их боялась. Даже самые злобные дворняги, которые охраняли отдаленные хутора на Косс, беспокоили ее разве что чуть-чуть. Но создания, которые в семидесяти метрах от нее перегородили тропу, собаками были только по очертаниям. По размерам они напоминали каких-то мифических чудищ. Внезапность их появления, аномально большие размеры наводили на мысль о неком смысловом эпизоде в пантомиме, об аллегории, смысл которой должен был открыться только ей одной. Она ошарашенно подумала, что во всем этом есть нечто средневековое, этакая живая картина, выстроенная по строгим правилам и при этом пугающая. Эти собаки словно были воплощением чего-то потустороннего. Она почувствовала слабость и страх, ее опять начало подташнивать. Она стояла и ждала звука шагов Бернарда. Не могла же она настолько далеко от него оторваться?!