Черный аист
Шрифт:
– Мы про Гуцулию, – сказал Валера. – Про неё ведь можно?
– Как дети малые, – вздохнула аспирантка. – Не слышали, что из Брестского пединститута нескольких филологов выгнали?
– За что? – насторожился Валера.
– За то самое, – строго сказала Людмила. – Вам, наверное, в армии послужить хочется. Вне очереди.
– В армию я не хочу, – помотал головой Валера. – Я и так в воинском городке вырос.
Я с любопытством посмотрел на него. В Новогрудке, где я кончал школу, половина моих одноклассников были как раз из воинского
– Никак нет, – сказал Валера. – Перегибов у меня нет. Между прочим, у нас в Киеве родился знаменитый лингвист Иллич-Свитыч. Не слышала?
– Слышала, – сказала Людмила. – Кажется, он умер совсем молодым.
– Погиб в тридцать с небольшим лет, – полушёпотом сказал Валера и оглянулся по сторонам. – Занимался праязыком. А сам знал больше ста.
– Чего больше ста? – спросил я.
– Языков. Гений! Карпатский диалектологический атлас составлял. Но главное – восстанавливал праязык. Слыхал о таком?
– Никак нет, – отчеканил я, вслед за Валерой превращаясь в воспитанника воинского городка.
– Человеку такое не под силу, – сказала Людмила. – Потому и погиб.
– Кожедуб, идите сюда! – позвала Татьяна Николаевна, смахивая с подбородка крошки. – Каравайным обрядом не хотите заняться?
– Нет, – сказал я. – Дед Ефим мне одну солдатскую песню спел.
– Одной она в этой экспедиции так и останется, – усмехнулась Татьяна Николаевна. – А каравайный обряд дошёл до нас из глубокой древности.
– Соглашайся, – толкнул меня своим мощным плечом Валера. – Это хорошая тема для диплома.
– И для диссертации, – поддержала его Людмила.
Я обречённо вздохнул. Как позже выяснилось, конформизм вместе с неспособностью к английскому языку были главными моими недостатками.
Перед отъездом я заскочил к деду Ефиму.
– Выпивать будемо? – спросил он.
– Нет! – решительно отказался я.
– Дак за отъезд! – удивился он.
– Тем более. Ещё развезёт по дороге.
– Ну, як хочешь. Но при твоей работе без горилки не обойдёшься.
– Почему?
– А кто же просто так спевае? Дитя, к примеру, покрестили, привезли из церквы в хату, сели за стол, выпили – и заспевали. Закон жизни.
Дед сидел за столом и крутил цигарку. У него была стопочка аккуратно разорванных на четвертушки листов ученической тетради, кисет с табаком, кресало. Но сейчас он зажёг цигарку спичкой.
– Табак сами выращиваете? – спросил я.
– А як же… – закашлялся дед. – Вон грядка тытуня под окном.
– Курить тытунь ещё вреднее, чем пить самогон, – нравоучительно сказал я. – Тем более в вашем возрасте.
– Мне уже всё вредно, – махнул рукой дед. – Дак ты, значить, в Петрограде не был?
– В Ленинграде я ещё не был.
– И Зимний не бачив?
Я не стал отвечать. Если человек не был в бывшей столице царской империи, как он мог видеть Зимний дворец? Теперь он, между прочим, называется Эрмитажем.
– Обязательно съезди. Пройдись там по Невскому и Морской, подивись на колонны с русалками, до Кронштадта доедь. Может, ещё и мой линкор стоит там на якоре. Передай ему привет с Полесья. Я от всё собирался, а уже и ноги не ходят. Съездишь?
– Хорошо, – сказал я. – Если не этим летом, то следующим.
Я никак не мог привыкнуть к выговору деда Ефима: «обьязательно», «Полыссе», «подывысь».
– И Полесье не забывай. Красивая наша земля…
Передо мной словно туман рассеялся. Я увидел играющую под солнцем рябь на тёмной воде Горыни. Гнездо аистов на старом вязе у хаты деда Ефима. Ровные шнурки цветущей бульбы на огородах. Розовые граммофончики высоких мальв под окнами каждой хаты. И услышал песню жаворонка в сквозящем глубоком небе. Почувствовал горький запах лозняков, наплывающий с реки. И разобрал слова песни, которую пела вчера Ульяна: «Караваю, мой раю, я тебя в печь сажаю, ручками да беленькими, перстнями золотенькими…»
– В следующий раз научите меня гляки делать, – сказал я, с трудом проглотив комок в горле. – Горан ещё можно разжечь?
– Можно, – закивал дед. – Главное, чтоб глина добрая була. Ты аистов бачив?
– Видел, – сказал я.
– Белых?
– Белых.
– А бывают чёрные. От коли убачишь чёрного, тогда всё и получишь.
– Что всё? – спросил я.
Дед не ответил.
Я пожал твёрдую, как подошва, ладонь деда Ефима и отправился за своими вещами к Ульяне.
Валера уже сидел с сумками на лавочке. Из хаты, вытирая руки передником, вышла Ульяна.
– Ну, со всеми попрощался? – спросила она.
– Только с дедом Ефимом, – сказал я.
– Самогонки налил?
– Я не захотел.
– У него крепкая, – с видом знатока кивнула Ульяна.
– Откуда вы знаете?
– Да уж знаю.
– А вы вправду ведьма? – шёпотом спросил я.
Этот вопрос занимал меня с первого дня, и мне не хотелось уезжать из Теребежова, не получив на него ответа.
– Ходи сюда.
Ульяна твёрдо взяла меня за руку и увела в глубь двора. «Как бы не совратила паренька», – подумал я, остро желая этого.
– Цел будешь, – сказала Ульяна. – Ты ещё ни о чём не догадался?
– Нет, – помотал я головой.
– И про своего деда Александра не знаешь?
Про деда Александра я знал. Отец мне рассказал, что в годы Гражданской войны дед пришёл на Гомельщину откуда-то из-под Чернигова. С напарником они ходили по деревням и распиливали брёвна на доски. В деревне Велин на Днепре Александр углядел черноглазку на выданье, которую звали Анной, и остался здесь навсегда. Расписались, поставили хату, родили трёх сыновей – Макара, Диму и Костю. Но самое главное – дед Александр был знахарем, слава о котором разнеслась далеко по Днепру.