Черный альпинист

Ищенко Юрий Павлович

Сколько длилось ее купание, ни Марина, ни Тахир не знали. Провалились вдруг из времени во что-то другое, обоим казалось: свершается какое-то важное, главное действо, ритуал. Если бы в этот миг появился маньяк, Тахир так и остался бы лежать в снегу с напряженно распахнутыми глазами, не помня, где его автомат и что он сам должен делать. Шептал какой-то бред:

— Стань чище!

А потом все кончилось, она вышла из-под воды синяя, жалкая и несчастная. От дрожи не решалась сделать ни шагу, обхватила себя руками, струйки воды, как змеи, скользили вниз, вызывая брезгливое отвращение. Она добралась до кучки одежды на замшелом валуне, подняла голову: мрачно и сосредоточенно следили за ней скалы, тускло светился равнодушный

снег, постукивали в реке камни и звонко стучала об лед падающая вода. В прозрачном голубом небе с хлопьями сероватых облаков кружила птица, а солнце уже готовилось высунуться на чистое место, чтобы нестерпимо заблистать. Марина не решалась одеваться, но потянулась за полотенцем, старательно и долго вытиралась. Она представила, как дрожит палец Тахира на курке, как зажался где-нибудь в скалах маньяк, было муторно, от страха кислая слюна понемногу скапливалась во рту. «Когда это кончится, когда же, когда-нибудь…» — шептала себе. И, устав, замерзнув до онемения рук и ног, нерешительно потянулась за джинсами.

Когда оделась, натянула тяжелые, слишком большие для нее ботинки, попробовала сама встать на лыжи, — но не получалось закрепить эти рычажки и пружины на обуви. Тут и услышала хруст продавливаемого снега. К ней с бугра пробивался по снегу Тахир с лыжами в одной руке, «Калашниковым» навскидку в другой. Подошел, сорвал с себя и натянул на нее вторую шапочку.

— Что, сволочь, не вышло у т-те-б-бя? — постукивая зубами, тихо спросила.

Подбородок трясся, она изо всех сил заставляла себя не разреветься.

— Будь внимательна, еще ничего не кончилось, — буркнул он, встал с колен и подал палки. — Пошли назад. Работай изо всех сил, а то замерзнешь.

Грубо подставил горлышко бутылки, влил коньяк в рот, — Марина поперхнулась и закашлялась. Стекло дребезжало о ее зубы. Он дождался, пока успокоится, заставил еще выпить.

Обратный путь был невыносимо тяжел для обоих. Марина то и дело падала в снег, зарываясь в сугробы с головой, вниз лицом. Она полностью потеряла координацию и уже мало понимала, что происходит. Тахир поднимал ее, ставил на лыжню, очищал одежду и лицо от снега (очень боялся, что обморозится), еще раз заставил пить коньяк, дал таблетку, которой она едва не подавилась. Метров за двести от дома она просто упала, раскинув руки, и встать уже отказалась. Он хлестал Марину по лицу. Застонала, открыла глаза, смотря на него в упор, — взгляд был жесткий, ненавидящий. Не отвернулась, не зажмурилась, когда ударил еще раз.

— Встанешь, — сказал он, встряхнул ее, как сломанную куклу, не сдерживаясь, длинно, матерно выругался: — Вставай, сука, слышишь? Загнешься же, падла, думаешь, я железный… Убью, а заставлю, поняла!

И она встала, сбросила лыжи — по лесу легче идти без них. Он подобрал ее лыжи, связал со своими, закинул на плечо. Долго смотрел на ели, на кусты, изучал сугробы и завалы бурелома. Потом спохватился, что отстал, поспешил за Мариной. Но она уже вошла в дом (сам же дал ей ключи). Захлопнула с треском дверь. Тахир расслышал, как она роняет в гнезда железные запоры. На кухонном оконце изнутри захлопнулись ставни. Марина запиралась.

— Марина! — закричал, роняя лыжи. — Марина, не дури!

— Убирайся вон, — громко и спокойно ответили из-за двери. — Я тебя не впущу. А сдохнешь ты или нет, мне все равно. Пусть он теперь на тебя охотится. Иди прочь, слышишь?

Он присел на колоду для рубки дров, пытаясь прикинуть, как может в дом пробраться. Но сам же несколько дней заботился о надежности стен и окон. Разве что с крыши, — но она покатая, снизу не достать, с деревьев разве что обезьяне удалось бы спрыгнуть. И тут что-то неясное, бесформенное метнулось из-за козырька крыши к печной трубе, протиснулось внутрь. У Тахира и без того в глазах от снега рябило, — забыл, идя к водопаду, очки нацепить, теперь мучился. Он присмотрелся, ничего не понимая,

потом испугался, подскочил к двери, постучал:

— Марина, мне показалось, там в трубу с крыши кто-то залез. Марина, слышишь?

— Слышу, — после паузы отозвалась Марина. — Врешь ты. У меня тут никто не появился.

— Проверь! В камин загляни, только осторожно, — сказал в замочную скважину Тахир.

Услышал ее шаги, она вышла из коридорчика в гостиную, затем вернулась.

— Говорила же, врешь. Тахир, уходи, я не впущу тебя.

— Разожги огонь в камине. На кухне щепы набери, я заготовил — посоветовал он.

— Больше я с тобой разговаривать не буду, прощай…

Он тоже успокоился, решил, что померещилось. Это было неудивительно. Сумел же с призраками беседовать и с маньяком на пару девок воровать. Вернулся к колоде, отложил автомат и пошарил в карманах куртки. В смятой пачке нашлась последняя сигарета — остальные остались в доме, в рюкзаке. Может, попросить, выкинет рюкзак в окно… Вряд ли. Осторожно закурил — и зажигалку любимую, «зиппо», теперь надо было беречь. Эх, дура дурой, куда ему идти? Здесь должен старика и маньяка ждать. Ничего, костер можно всегда соорудить, не замерзнет. Из «Калашникова» чего-нибудь настреляет. Вон, по елям белки шустрят, горлинки на кустах кормятся, хотя такую птичку разрывная пуля в мелкий пух распотрошит. Длинно, жадно затягивался, взгляд уперся в сарай, — вставной замок с него можно было выбить пулей, но как из сарая в дом попасть?

С собой у него было три магазина к «Калашникову», пять зарядов для гранатомета, плитка шоколада и грамм тридцать коньяка. Да еще нож в ножнах на поясе, все тот же, отцовский.

Тахиру удалось напугать Марину словами о маньяке в доме, просто виду не подала. Когда она закончила разговор, сразу побежала на кухню — не камин растапливать щепой, чего не умела, а за ножом. С рукоятью, зажатой в руке, стало спокойней. Вспомнила, что надо переодеться, сырая после водопада одежда грела плохо. И там же наверху ее газовый пистолет (это было единственное, что уцелело из вещей после блужданий), там Тахировы пушки всякие, авось разберется и выберет подходящее.

Дом из-за его проклятого вранья стал пугающей ловушкой, особенно боялась заглядывать в гостиную. Прислушиваясь, поднялась наверх. Покопалась в его рюкзаке, нашла упаковку с гранатами — тяжелые, ребристые, разных размеров и форм, пачкали ладони свежим оружейным маслом. Отложила одну, у которой заметила что-то вроде «колечка» (которое, судя по книжкам, надо было выдергивать, а потом бросать во врага). Нашла пистолет, в обойме осталось два патрона, последние. Затем решила переодеться. Стянула все, покопалась в сумке Игоря, в шкафу, где Евсей оставил свои тряпки, которые могли ей пригодиться. Но кроме тех рейтуз, что были на ней, в сумке оказались лишь прозрачные девичьи трусики, — фетишистом, что ли, был скромный парень? Натянула их, оказались малы, больно резали в паху, сковывая движения. С досадой рванула их с ног и забросила в угол комнаты. И там, за шторой, прикрывающей окно, кто-то вдруг дернулся, испугавшись летящего белого комочка. Она даже не успела ни сообразить, ни закричать, — молнией из угла к ней бросилась мохнатая фигура, повалила на кровать, вдавила в мятые простыни, зажимая лицо вонючей косматой пятерней. Марина замерла, часто моргая и с ужасом всматриваясь в лицо маньяка.

Она не могла найти ни одной черты в подтверждение того, что это был Сашка. Дикая звериная морда, дрожащая от возбуждения и ярости, из перекошенного рта капала слюна, все лицо исполосовано шрамами и свежими ранками. Густая, сваляная в войлок, как у какого-нибудь паршивого льва в прерии или где-то там, грива волос. Он вдруг отпустил ее, сделал шаг назад, принюхиваясь и дергая головой в разные стороны, — будто само помещение пугало и его своей закрытостью.

Марина вспомнила, чего она хотела и чего добивалась.