Черный альпинист

Ищенко Юрий Павлович

Никто и не мог при всем желании заметить, как далеко и высоко от них, на две тысячи метров выше, почти с самой ножевой вершины Жингаши пошел вниз снег. Легкая пыль закурилась над пиком, снег, собираясь в огромный вал, несся вниз по отвесной стене. Это взрывы сделали свое дело.

Они уже зависли над Альпинистом, выбросили лестницу, и первый десантник стал спускаться вниз. Концы лестницы болтались по камням, хлестали по залитому кровью телу. Как вдруг маньяк снова ожил, отжался от земли на руках и что-то громко и яростно закричал.

— Мужики, богом клянусь, он матом шпарит… —

прошептал, выглядывая из кабины, пилот.

Альпинист ухватился рукой за лестницу, подтянул неподвижное тело, достал стропу второй рукой и на руках, медленно и мучительно изгибаясь, раскачиваясь, пополз по лестнице к вертолету.

— Взлетай, скорее! — кричал тонким от страха голосом десантник, пробуя башмаком пнуть, сбить подбирающегося Альпиниста.

Но Альпинист будто потерял всякий страх и чувствительность, — ботинок, подбитый железом, бил, сминал ему голову, а он лез, пока не схватил десантника за ногу. И тут же мгновенно сдернул, — и кричащее тело полетело вниз, в снежные вихри, умирать. Из кабины наперебой, толкаясь, высовывались спецназовцы, палили из автоматов, пистолетов, стрелок перекосил станину, направил вниз ствол пулемета и тоже начал бить очередями.

— Да режьте веревку, лестницу, вояки дерьмовые, — орал им штурман.

И в этот миг сверху закрыла солнце и тут же страшно ударила по вертолету лавина.

Как легкую игрушку из бумаги, огромную мощную машину смяло, сплющило, уничтожая копошащихся внутри насекомых, бросило в сторону. Еще бешено молотили тонны снега лопасти, еще зачем-то давил на гашетку стрелок, а машина уже перестала быть машиной — стала рваным куском железа. Ударилась о плато, но падающие сверху толщи льда, камней и снега вышибли железо дальше, на край плато, на полтысячи метров, и там уже, упав с огромной стенки, остатки вертолета рванули, вспыхнули тысячью обломков, пустив вверх, к плато, великолепный факел из топливных баков.

Мужики в уцелевшем вертолете все это видели. Потрясенные, молча переглядывались. Лишь Пабст снова и снова бил рукоятью пистолета по спине пилота:

— К скалам, к скалам, сказал тебе. Огонь, мы должны его пришить.

— Начальник, слышь, ракет нет, патронов к пулеметам нет, снарядов нет, гранатометы использовали. На фиг нам продолжать? — осторожно спросил командир взвода.

— Вплотную подлетим, найдем его и из автоматов достанем!

— Чудак полковник, ты пойми — я же лопасти покрушу! — пытался, пригибая голову от ударов, объяснить пилот.

— Стреляю: раз, два…

Вертолет нехотя, боком придвинулся к скалам. Из расщелины вылез окровавленный Тахир, уже не таясь, стоя на коленях, всадил очередь в вертолет. Охнул, откинувшись, стрелок — на лбу зияла аккуратная дырочка. Пабст и спецназовцы пуляли по Тахиру, на его груди расцвело несколько красных ярких цветков.

— Сволочь, на, получи, я достал тебя! — орал обезумевший Борис.

И тут резким свистящим грохотом ударило всем по ушам, вертолет, как корыто в воде, опрокинулся в воздухе, повалился вниз.

— Получил, сука, ты этого хотел?! — пилот то ли ревел то ли смеялся. — Лопасть отлетела, угробил нас, фуфло в погонах.

Пабст хотел его пристрелить, но не успел нажать на курок — ему

в спину всадил подряд три пули командир взвода. Пабста оттащили к дверце и сбросили вниз. А вертолет, брыкаясь, опадая в ямы и подскакивая на горках, невидимых для людей, медленно и обреченно начал спускаться вниз, в долину.

— Неужели раньше не могли прикончить? — прошипел пилот солдатам. — Если не сядем, всех в аду достану, сукины деточки…

Постепенно над плато рассеивались дымы, погасли костры на месте крушения вертолета. Новый свежий снег прикрыл все раны, всю кровь и тела, оставшиеся здесь. Жингаши заново прихорошился и засверкал удовлетворенно, мирно и спокойно под высоким, ярчайшим горным солнцем.

Эпилог

ТЯНЬ-ШАНЬ

(Апрель 1994 года)

«Уезжай, уезжай, уезжай, так немного себе остается, в теплой чашке смертей помешай эту горечь, и голод, и солнце. Что с ней станет, с любовью к тебе, ничего, все дольешь, не устанешь, ничего не оставишь судьбе, слишком хочется пить в Казахстане» И. Бродский, 29 июня 1961 г

Ничего другого так не ждала, никогда, как весны в этом году. А сегодня с утра почувствовала, что пахнет теплой землей, в речке воды стало в два раза больше. Под елью, сквозь сухую хвою пролез первый росток лопуха. На жирном, важном черноземе нашла два первых подснежника. Маленькие, с чистыми чуть голубоватыми бутонами — чудом удержалась, чтобы не сорвать. Сын, неукротимый негодник, нашел их после нее, а сорвал первым. Прибежал, показав в кулачке уже смятый стебелек.

— Мама, я первый нашел!

— Нет, я их уже видела, у трех рыжих камней, да? Я срывать пожалела.

— Ты не хитри! Договорились, кто найдет и принесет, тот посуду не моет! Будешь обманывать, папе скажу, а он выздоровеет и как задаст тебе.

Марина не выдержала, с намерением задать по загорелой попе сына вышла из кухни за порог. Но Тимурка уже вовсю удирал по лесу: босой, голенький, если не считать шорт, перешитых из ее износившейся рубахи. Она бы его догнала, бегала не хуже шестилетнего сына. Но на завтра назначили выход, а дел и сборов никак не уменьшалось…

В те дни они с Евсеем и сыном прятались в зарослях облепихи, в оврагах на подступах к плато Жингаши. Тимурке скармливали мороженые ягоды, намешивая их с сахаром, а сами следили за военными. Они прилетели на вертолетах, с собаками, десятки и десятки людей. Копались в завалах снега на плато, в обгорелых остатках разбившегося вертолета. Находили и доставали из завалов трупы, подолгу собирая, иногда по кусочкам, каждый.

Когда нашли Черного Альпиниста, чудом сохранившегося лучше других (его труп упал в стороне от взорвавшегося Ми-24), Евсей заплакал, а Марина шепотом умоляла его остаться, не выдавать их, не кричать. Старику хотелось отнять тело…