Черный Баламут. Трилогия
Шрифт:
Или наоборот: допущенную во дворец прислужницу — и черномазого урода без роду-племени, выросшего неведомо как и неведомо где.
Незримый мост налаживался меж этими двумя, но был он еще настолько хрупок и воздушен, что урод и рабыня боялись поверить в чудо, боялись даже думать на эту тему — чтобы ненароком не порвать тайные нити, исподволь опутывавшие обоих…
На седьмой день пребывания Вьясы в Хастинапуре к нему заявилась целая делегация дворцовых и храмовых брахманов — почтить великого мудреца, а также обсудить с ним кое-какие не вполне ясные места из священных Вед.
Однако ни почитания, ни обсуждения не получилось: когда достойные брахманы-советники пересекли парк и уже почти добрались до летней виллы, где обитал мудрец — им показалось, что вход в виллу взорвался, словно по нему шарахнули небесным оружием. Прямо на глазах у оторопевших жрецов дверь покоев Черного Островитянина распахнулась, и из нее кубарем вылетел насмерть перепуганный слуга. В спину слуге ударился некий предмет и со звоном покатился по плитам.
Сперва дваждырожденным почудилось, что это метательный диск Опекуна Мира, но разгадка оказалась проще: серебряная миска с остатками еды, только и всего!
— И если сюда еще раз сунется какая-нибудь зараза, кроме Гопали, — долетел из недр здания вопль Вьясы, сопровождаемый злобным шипением Крошки, — прокляну! Как сур свят! Прокляну! Будете потом у меня триста лет в семьях прокаженных псоядцев рождаться! Я вам покажу, как… я вам…
Брахманы почли за благо не искушать судьбу и поспешно ретировались.
…И царедворцы, и гость не выдержали одновременно. Только Вьяса отправился к матери, а сановники — к регенту. Грозный внимательно выслушал сбивчивые жалобы, задумался — а чтоб не мешали думать, для начала тоже послал жалобщиков к матери!
Есть одна такая мать в Трехмирье, которая небось замучилась разбираться с посланными к ней…
Однако проблемы это не решало, и регент с тяжелым сердцем двинулся к покоям царицы. Где и застал чернеца — тот беседовал с откинувшейся на подушках Сатьявати.
— А вот и мой самый сводный братушка пожаловал! — хмыкнул Вьяса, обернувшись на звук шагов.
Не услышать тяжелую поступь Грозного мог только глухой, и то вряд ли!
— На тебя мои придворные жалуются, — хмуро сообщил Гангея, присаживаясь рядом.
— Да? — живо заинтересовался рыжебородый. — И чем же им не угодил бедный отшельник?
— Не кривляйся. Сам знаешь чем: кобра твоя уже полдворца до смерти запугала, люди от тебя шарахаются… Говорят, ты обещал проклясть каждого, кто сунется в твои покои?
— Обещал. И прокляну! — с вызовом оскалился Вьяса. — Сами виноваты! Думаешь, я не слышу, что они мне в спину бормочут? Так-то у вас в Хастинапуре гостей принимают!
Гангея отвернулся, не найдя что возразить. И тут заговорила Сатьявати. Скрип ее старческого голоса отчетливо прорезал сгустившуюся было в комнате тишину:
— Ты хотел знать, зачем мы пригласили тебя сюда?
Чернец невольно вздрогнул.
— Да, мама, — тихо произнес он совсем другим тоном. — Мне плохо здесь. Я бы хотел поскорее вернуться на свой остров и забыть ваш Хастинапур как дурной сон… Скажи, зачем я вам понадобился? Я мог бы узнать это сам — но хочу услышать ответ от тебя. Или от тебя, — он обернулся к Гангее, и тот не выдержал взгляда двух янтарных углей, пылавших в полумраке комнаты.
Отвел глаза.
— Лунная
Старуха закашлялась и надолго умолкла, переводя дыхание и собираясь с силами. Вьяса терпеливо ждал, что было на него совсем непохоже. Даже если он уже и понял, к чему клонит его мать, то не подал виду.
Только сейчас Гангея заметил в углу свернувшуюся кольцом кобру, которая слегка приподняла голову. Казалось, Крошка внимательно прислушивается к разговору.
— Но у моего умершего сына остались две жены, Амбика и Амбалика. Они еще достаточно молоды, чтобы родить здоровых сыновей. Помнишь старый обычай? В случае смерти бездетного главы государства брат покойного приходит к его жене, и их дети наследуют престол! Если же брата не найдется, для этой цели может быть приглашен любой благородный брахман. Ты, Вьяса, подходишь и так, и так, — сухой смешок царицы разлетелся вдребезги, не успев начаться. — И еще эдак. Думаю, мой муж был бы доволен, знай он правду… впрочем, сейчас он знает все. И мы не будем больше тянуть с этим делом. Завтра ты возляжешь на ложе с Амбикой и Амбаликой, надеюсь, они тебе понравятся…
Сатьявати снова засмеялась.
На черном лице Вьясы ясно отразилось смятение, которое он не сумел скрыть.
— Я… нет, я не хочу! Мама! Я отшельник, мне не подобает…
— Ты что, собрался умереть, не оставив потомства?! — жестко спросила Сатьявати. — А потом целую вечность радовать ад своим присутствием?
— Нет, но… Я пока не думал об этом! У меня еще будет время…
— Это время пришло. Кроме того, подумай лучше о радже Шантану и его предках, о всей Лунной династии — раз уж твоя собственная судьба тебе безразлична! Неужели ты намерен обречь их всех на адские муки?
— Нет, но… я не готов. — Странно было видеть Вьясу в растерянности. — Я боюсь, что у меня не получится!
— У тебя впереди целый день, чтобы подготовиться. Или тебе недостает мужской силы? Ты ведь подвижник, а у таких, как ты, семя не пропадает зря…
— Да с этим-то у меня все в порядке, — досадливо отмахнулся чернец, но было видно, что уверенность его напускная. — Просто… Я еще ни разу не был с женщиной! Кроме того, ты ведь знаешь, как я выгляжу! Что, если жены Вичитры…
— А-а, вот ты о чем, сынок, — мягко улыбнулась Сатьявати, как умела это делать давно, в другой, прошлой жизни. — Не бойся, царевны будут предупреждены. Тебе понравится!
Ее морщинистая рука пауком проползла по мохнатой шкуре шарабхи-восьминожки, служившей одеялом, нашарила ладонь сына и ободряюще сжала ее.
— Пойми, сынок, так надо. Все будет хорошо.
— Все будет хорошо… — эхом прошептал Черный Островитянин, глядя куда-то в одному ему ведомую даль.
Ночью Вьяса почти не спал: фантасмагорические видения, полные обнаженной женской плоти, роились вокруг него, соблазняли, искушали, вкрадчивые голоса шептали на ухо всякий ласковый бред, но постепенно из мары и шелеста вычленился достаточно осмысленный хор: