Чёрный беркут
Шрифт:
На следующий день Яков почувствовал себя немного лучше. Это подтвердила и Светлана.
— Теперь дело пойдет на поправку, — сказала она. — Вы, кажется, возражаете, молодой человек? Нет? Вот и прекрасно. Лежите и хлопайте глазами сколько вам угодно. Будем возвращать вас в цивилизованный мир.
Она закрыла ему грудь салфеткой и добрый десяток минут намыливала кисточкой на щеках и подбородке густую щетину, изрядно раздражавшую Якова.
— Как в настоящем салоне. Не правда ли?
Ему нравилась ее манера разговаривать с ним, хотя он отлично понимал, как хотелось ей говорить совсем другие слова. Но сейчас возможна
— Ну вот мы и намылились. Теперь поводим вас, молодой человек, за нос. Вашего брата обязательно надо водить за нос, иначе вы будете думать, что все вам дается слишком легко.
Светлана быстро побрила его, после чего смочила полотенце одеколоном, протерла ему лицо, шею, верхнюю часть груди.
Благодарный Яков почувствовал себя сразу лучше, хотя щемящее чувство жалости к Светлане и к самому себе не покидало его. Он ничего не может дать ей в ответ на ее самоотверженность. Он не оставит ради нее Ольгу и детей. Но вместе с тем он знал, что Светлана навсегда вошла в его жизнь, что сам он никогда не сможет отказаться от ее ласки, внимания, от этих грустных и вместе с тем улыбчивых глаз. Он пытался искать, но не находил выхода из создавшегося положения. О таких делах не с кем посоветоваться, не с кем поговорить. Даже комиссар Лозовой и тот не смог бы подсказать правильное решение. Все должен решить он сам. А он решил лишь одно: ничего не решать, по крайней мере, на то время, пока Светлана здесь. Слишком мало в жизни у него было таких безмятежных и радостных дней, как сейчас. Так пусть же все будет до краев наполнено ее заботой и лаской...
Время не стоит на месте. Все чаще видит Яков за окном улыбающуюся и одновременно озабоченную физиономию Барата. Понимает, зачем друг торчит под окном. Караулит. С этого места видна главная дорожка, ведущая к госпиталю. Если на ней появится Оля-ханум, немедленно даст знать...
С утра Светланы не было: куда-то уходила. Вернулась немного грустная, но спокойная. Справившись, как он себя чувствует, немного помолчала, постояла у открытого окна, словно собираясь с силами. Потом бледная и решительная, с таким же выражением осунувшегося лица, как тогда, в гавахе, легкой походкой пересекла комнату, наклонилась над Яковом, поцеловала его в губы, тихо сказала:
— Я ухожу, Яша. Больше мне здесь не нужно быть. Ты поправишься... Скоро поправишься... У тебя семья, ее от сердца не оторвешь. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то был несчастлив. Не хочу, чтобы ты страдал. Но ты немножко люби меня, Яша...
Изо всех сил стиснув зубы, он слушал и не слышал ее прерывающийся голос. В первую минуту даже обрадовался, что она всю тяжесть решения взяла на себя, но потом воспротивился: почему же слабая женщина оказалась сильнее его? Сбивало с толку то, что Светлана ничего не требовала для себя. Каждое ее движение, каждый шорох в комнате и там, за окном, где громко вздыхал любопытный Барат, — все слышал Яков и в то же время старался ничего не слышать, будто не его касались эти самые тяжкие минуты прощания.
— Помни наш последний разговор, Яша, — продолжала Светлана. — Ко мне ты будешь идти дольше, чем я шла в твой гавах. Захочешь, найдешь. Следопытам это проще, чем нам, простым смертным.
В палате наступила тишина, которая, казалось, вот-вот должна взорваться.
— Эй, Ёшка! Светлана-ханум! — донесся из-за окна голос Барата. — Прощайтесь скорей, не могу больше слушать: слезы, как у баджи, сами текут.
— А кто тебя заставляет слушать? — срывая на Барате зло, с раздражением отозвался Яков.
— Никто не заставляет, — согласился Барат. — Только непонятно мне, как можно так про любовь говорить?
— Что же тебе непонятно?
— Как можно сказать: немножко люби меня, когда Светлана-ханум уезжает, а ты остаешься.
— Любовь бывает разная, Барат, — со вздохом проронила Светлана. — Жил такой великий писатель Чернышевский. Ему даже стены крепости не мешали жену любить...
— Ай, глупые слова говоришь, Светлана-ханум, — возразил Барат. — Я не знаю, какой такой Чернышевский, но как он мог жену любить, когда он в тюрьме сидел, а она дома?
— Слушай, Барат! — не выдержал Яков. — Шел бы ты погулять, всю душу вымотал!
— Зачем ты его так? — невесело улыбнулась Светлана. — Еще недавно ты сам примерно так же думал...
Он промолчал.
— Куда я пойду? — снова послышался из-за окна голос Барата. — Когда Ёшке плохо, Барат никуда не пойдет. — Минуту спустя он совсем другим, встревоженным голосом крикнул: — Эй, Ёшка, Светлана-ханум! Оля идет!
Поцокав языком, Барат нырнул в спасительные кусты, куда не раз уже скрывался в трудные минуты, так часто выпадавшие на его долю за время болезни друга.
Светлана еще раз поцеловала Якова:
— До свидания, Яша!
Не добавив ни слова, вышла из палаты. Он остался один. Не заметил, как вошла Ольга, села возле койки. Вспомнил о ней, услышав всхлипывания. Ольга не умела скрывать своих чувств и, думая, что муж спит, плакала. Она, конечно, обратила внимание на то, что он побрит и выглядит куда лучше, чем неделю назад, но что-то до слез тревожило ее. Яков с досадой подумал: «Что еще с нею?» Не открывая глаз, он мысленно представлял себе, что именно в эту минуту Светлана садится в автобус. Автобус трогается, и она, одинокая, грустная, уезжает, может быть, навсегда.
Скрипнула дверь. Вошли врач и дежурная сестра.
— Что это вы сырость разводите? — пошутил доктор. — Муж ваш молодцом, а вы плачете?..
— Детишек оставила у соседей... Скучаю... — виновато проговорила Ольга. — Спасибо вам, — добавила она, — что выходили мужа. Если разрешите, теперь я сама могу подежурить.
ГЛАВА 9. ВОЙНА
Всю зиму и весну Яков пролежал в госпитале. В начале июня его направили в горный дом отдыха пограничников. От друзей он узнал, что Аликпер выжил после сложной операции, и теперь тоже долечивался в одном из санаториев республики.
Огромные чинары, смыкаясь ветвями над улицами, закрывали густой зеленью крыши и стены зданий курортного городка. Неподалеку был парк, куда Кайманов часто ходил на прогулку. В центре большого зеленого массива над молодой порослью царили семь вековых деревьев, выросших от одного корня. Зеленые исполины раскинули свои кроны над аллеями. Поколения за поколениями проходили у их подножия, а они все возвышались над миром, наблюдая сверху за делами и страстями человеческими. Яркое солнце, чистый горный воздух, бассейн, выстроенный на территории дома отдыха и примыкавшего к нему пионерского лагеря, — все это было мирным, совсем непохожим на обычную, подчас полную опасностей жизнь на границе.