Чёрный беркут
Шрифт:
Амангельды, и сейчас переживая оскорбление, нанесенное Павловским, обиженно замолчал.
Слушая его рассказ, Яков краснел от стыда за бывшего замкоменданта Павловского. Начальник пограничных войск знает, кто такой Амангельды. Один Павловский не знает.
— Я тебя очень уважаю, Амангельды-ага. Ты меня учил следы читать. И сейчас учишь. Скоро к нам придет молодое пополнение. Хочу, чтобы ты поучил следопытству молодых. И еще прошу, побольше привлекай людей в бригаду содействия.
— Сделаю, яш-улы, все сделаю, — пообещал следопыт. — Когда стал комендантом
— Ай, яш-улы! Нельзя думать, как охранять границу, и не думать, как живет Амангельды. Сейчас, когда война, и ты, и я, и другие еще больше за все в ответе.
ГЛАВА 10. СВЯЩЕННЫЕ РУБЕЖИ
Знакомство с пограничниками подразделений, подчиненных комендатуре, Кайманов начал с Дауганской заставы. Майора Логунова срочно вызвали в управление погранвойск. На Дауган Яков ехал один.
Как давно он не ездил по этой с детства знакомой дороге! За последние годы трасса ее изменилась: раньше от Асульмы она шла по дну ущелья, теперь же от барака у щели Сия-Зал поднималась прямо к дауганским вилюшкам. Но все равно ему она знакома очень давно.
Непрерывной лентой бежит под колеса машины асфальт. Остались позади каменные мамонты Асульмы, ставший почти нежилым барак ремонтников, дауганские вилюшки. Последний поворот, и машина с ходу влетела в милую, родную долину Даугана.
— Заедем на кладбище, — сказал он водителю.
Свернули на проселок.
От самых ворот кладбища виден обелиск на могиле отца. Рядом с ним деревянный крест с дощечкой, на которой выведено:
«Глафира Семеновна КАЙМАНОВА.
Родилась в 1892 году.
Погибла от руки бандита в 1940 году».
Мать была верующей, потому и крест. Но тот, кто делал надпись на прибитой к нему дощечке, как бы вычеркнул из ее жизни годы «достатка», когда была она женой Флегонта. Фамилию оставил старую, отцовскую, как бы снимая этим с памяти о матери даже тень врага — Мордовцева.
В скорбном молчании стоял Яков у дорогих могил. Думал об утрате самых близких, о тысячах могильных холмов, ежедневно выраставших там, где теперь катился огненный вал войны. «Первыми гибнут те, кто не щадит своей жизни ради других, — вспомнил он слова, сказанные Василием Фомичом много лет назад. — Но какой ценой может быть оплачен долг живых перед погибшими?..»
Все время Кайманова не покидало тягостное чувство вины перед отцом и матерью. Кто знает, может, отец осудил бы его за то, что не его рукой будет застрелен, как бешеная собака, Шарапхан. И уж конечно, он не простил бы сыну того, что тот не смог отвести руку убийцы от матери. Есть ли его, Якова, вина в гибели матери? Наверное, есть. Ведь он даже не пытался уговорить ее не делать рокового шага — не выходить замуж за Мордовцева. А такие ошибки не остаются без последствий. Да и мог ли он предугадать, как развернутся события? Мать оказалась
Выйдя за ограду, он надел фуражку, сел в машину, приказал водителю Скрипченко ехать в сторону поселка, а оттуда — к заставе. Еще больше разрослись карагачи и чинары на улицах поселка, сомкнули кроны над дорогой. Асфальтовая стрела уходила в зеленый тоннель.
Подъехали к поселковому Совету. Только Скрипченко остановил машину, как на крыльце поссовета появился Алексей Нырок в военной гимнастерке. Вслед за ним в стеганом халате степенно вышел Балакеши.
— Яша, придет! Каким ветром к нам?..
— Салям, Ёшка! Заходи, дорогой!
Стали собираться дауганцы. Яков едва успевал отвечать на приветствия.
— Ай, Ёшка, смотри, какой ты большой начальник стал! На фронт поедешь или у нас будешь?
— Молодец, что приехал. Сейчас будем барана резать, шашлык жарить, большой праздник делать!
— Что вы, братцы, спасибо... Я ведь только так, на минутку заглянул...
Вместе со старыми друзьями он неторопливо прошел по улице, так о многом напомнившей ему. Остановился возле вросшего в землю камня у бывшей почтовой станции Рудометкиных. Прошел к домику, в котором прожил с семьей добрый десяток лет.
— Моя квартира, — пояснил Балакеши.
Из соседнего дома, где жил Барат, высыпала целая куча ребятишек. Вслед за ними вышла дородная женщина, жена Барата — Фатиме. Вскоре появился и сам Барат.
— Ай, яш-улы! Салям, дорогой, — радостно воскликнул он. — Ай, как хорошо, что ты приехал. Как я рад тебя видеть!
Кайманов и сам не меньше Барата обрадовался встрече, хотя виделись они совсем недавно. Но одно дело разговаривать с глазу на глаз, и совсем другое — чуть ли не при всех жителях поселка встретить и обнять верного друга. Он решил выдержать весь ритуал приветствия.
— Как живешь, дорогой брат? — задал первый обязательный вопрос.
— О, Ёшка! Кургун якши, — расплылся Барат в счастливой улыбке.
Вслед за отцом, как по команде, заулыбались и ребятишки.
— Слушай, Барат! — нарушая порядок ритуала, с удивлением спросил Яков. — Это все твои? Когда успел? Прошло ведь не так много времени.
— А, Ёшка, — безнадежно махнул рукой Барат. — Фатиме такая жена: издали Барата увидит — бежит двойню рожать. Я говорю: «Подожди, Фатиме, не ходи так часто». А зачем, говорит, родильный дом строили? Понимаешь, там у нее своя койка. Может, койка такая? А? Как думаешь? Или горный воздух виноват?
Вокруг засмеялись, отпуская шуточки в адрес Барата и Фатиме. Оба родоначальника большого семейства, еще молодые и крепкие, выглядели в окружении детворы вполне счастливыми.
— Молодец, Барат! — сказал другу Яков. — Скоро твоих балайчиков будем на границу брать, военному делу учить.
— Рамазана хоть сейчас бери. Мало-мало на границе поучится, лучше всех воевать будет.
В толпе Яков увидел вполне сформировавшегося юношу — сына Барата, которому можно было дать, по крайней мере, лет шестнадцать.