Черный-черный дом
Шрифт:
Я выключаю фонарик.
– Я здесь не из-за тебя, мама, – говорю в темноту. Но мне хочется крикнуть это громко-громко. – Я здесь из-за себя.
Вглядываюсь в ночь. Чувствую запах моря в ветре.
Я здесь, чтобы доказать, что двадцать пять лет назад на этом острове был убит человек по имени Эндрю Макнил.
Поднимаю пакет. Закрываю дверь. И запираю ее.
Глава 3
Я просыпаюсь от солнечного света, проникающего сквозь щель в шторах. Сейчас без четверти двенадцать и зверски холодно. Я встаю с кровати, надеваю термобелье под джинсы и худи и раздвигаю шторы, а затем
После кофе я чувствую себя лучше. Надеваю желтый непромокаемый плащ и ботинки. Мне хочется спрятаться в доме навсегда, но я знаю, что не могу этого сделать. Открываю шкаф под раковиной, смотрю вниз на черный пакет. Внезапная уверенность в том, что он пуст, привычна и в то же время пугающа – гораздо более пугающа, чем найденные на тропинке странные мертвые птицы, которых там не было менее чем за час до того. «Не позволяйте панике и тревоге овладеть вами, – думаю я голосом доктора Абебе. – Первый шаг к тому, чтобы доверять себе, – это никогда не бояться». И именно это позволяет мне взять в руки пакет и приоткрыть его. Я заглядываю в него только для того, чтобы увидеть коричневые ребра крыльев и черные подбрюшья. Мое облегчение кажется слишком большим, слишком неподъемным. Оно напоминает мне о том, что все мое доверие к себе – а оно у меня никогда не было сильным – исчезло.
Открыв входную дверь, я решительно прижимаю к себе пакет. Дорожка пуста. Я не закрываю за собой дверь хотя бы потому, что хочу закрыть ее. Возле дома стоят мусорные баки; я откидываю крышку одного из них и с невольным содроганием бросаю туда пакет. Из травы за мной наблюдают две черномордые овцы в грязных лохматых серых шубах.
Я слышу вдали, за дорогой на западе, перекличку громких голосов, отдаленный гул и скрип машин. Наверное, археологи ведут раскопки. Когда начинается дождь, овцы задирают хвосты и бегут за дом. Я натягиваю капюшон и иду за ними.
Я еще не готова к настоящей компании.
Ветер ударяет меня, словно молотом. Я слышу море; Блэкхауз находится гораздо ближе к нему, чем я предполагала, – между домом и краем мыса не более сорока ярдов. Я начинаю двигаться, еще не понимая куда, и замедляю шаг только тогда, когда дохожу до конца узкой дорожки, а путь становится все более крутым. Ветер и стадо смотрящих в разные стороны овец успешно мешают мне подойти к краю обрыва, но вид все равно открывается потрясающий. Во все стороны до горизонта простирается Атлантический океан, серый, бескрайний и плоский, если не считать крошечного островка на северо-востоке. Я вообще не вижу ни одного из крупных островов; такое впечатление, что Килмери совершенно одинок в этом мире. За тропинкой – поросшая травой раскисшая земля, которая быстро раскисает еще сильнее, и когда я прохожу мимо фермы, то не вижу ни одного живого существа, помимо овец, укрывающихся под навесом возле сарая. Наверное, мне следует познакомиться с Очень Сексуальным Уиллом, о котором говорила Келли, но после минутного колебания я продолжаю путь.
Туман, надвигающийся с моря по мере усиления дождя, оседает мутными завихрениями, которые вскоре полностью закрывают мне обзор.
Когда тропинка поворачивает, я осторожно следую по ней до тех пор, пока из мглы неожиданно не выступают два резких темных силуэта. Я сглатываю, немного потрясенная тем, как легко потеряла направление. Запах моря стал намного сильнее, ветер изменил силу и звук, его вой громко и настойчиво раздается где-то внизу, и я задаюсь вопросом, насколько близко нахожусь к кромке.
По мере приближения силуэты
Я откидываю мокрые волосы с лица и склоняюсь перед первым камнем, выветренным по краям, но украшенным затейливыми завитками и спиралями, с надписью «ПО ЛОРНУ». А под ним: 9 апреля 1994 года. Соседний камень выше, строже, из твердого гранита, а не из мягкого песчаника. В центре его высечена глубокая и четкая надпись «РЫБАК».
Я оглядываюсь на море – туда, где оно было до появления тумана, – и тут же вижу себя, стоящую на краю обрыва, в черном платье с белыми точками и полосатых гольфах, поверх которых надеты резиновые сапожки цвета хаки. Моя маленькая рука вытянута в сторону скрытого в тумане моря, палец указывает: «Там!» Мое сердце сбивается с ритма, в основном от облегчения. Впервые это воспоминание вернулось ко мне в психиатрическом отделении интенсивной терапии клиники Модсли, когда начали снижать дозу лекарств. Тогда это была привязка – маяк в темноте. Но здесь это реальность. Реальное воспоминание об этом месте. Возможно, не об этом утесе. Но точно об этом месте. Я издаю недостойный визг, когда что-то вдруг выскакивает из тумана и с восторженным тявканьем начинает носиться вокруг меня.
– Не обращайте внимания на Бонни. Она слишком стара, чтобы долго так бегать.
Бонни – черно-белая колли. И, конечно же, еще до того как ее спутник появляется в поле моего зрения, она садится на задние лапы, наклоняет голову и смотрит на меня, стоящую на одном колене в грязи, с кулаком, все еще прижатым к груди.
– Вам помочь?
Я качаю головой, пытаясь подняться, ботинки скользят по раскисшей земле. Он улыбается, обнажая кривые зубы; седые бакенбарды у него такие же густые, как волосы, торчащие из-под широкополой твидовой кепки, лицо румяное и сильно обветренное. Я узнаю его – как там сказала в баре Келли? «Он ведет себя так, словно ему лет сто пятьдесят. Имеет свое мнение обо всем и обо всех». При ближайшем рассмотрении я понимаю, что ему, скорее всего, около шестидесяти.
– Чарли Маклауд, – представляется он, протягивая руку, которая, когда я ее пожимаю, оказывается непостижимо теплой. Как и у Келли, акцент у него мягкий и певучий, скорее ирландский, чем материковый шотландский.
– Мэгги Андерсон.
– Ага. – Он кивает.
Наступившее молчание становится неловким, и я потуже затягиваю шнурок на капюшоне.
– Я просто осматривала эти камни.
– Ага. – Он тоже неловко замолкает, а потом проводит толстым корявым пальцем по своему носу. – У нас в этих краях ставят памятники практически по всему.
– А по кому они? – спрашиваю я, потому что чувствую, как наступает очередная неловкая пауза.
Чарли кивает на плиту с надписью: «РЫБАК».
– Большинство из нас всю жизнь рыбачили на этом побережье. Я ловил рыбу на отцовском судне, а потом и на своем, пока лицензии и квоты не вытеснили нас и не дали дорогу крупным корпорациям. Раньше вокруг этих островов было столько сельди, скумбрии, лосося, трески, пикши и хека, что и представить себе нельзя было, что кто-то сможет выловить всё. – Он качает головой, и дождевая вода стекает с его фуражки. – За годы море забрало многих островитян. И редко их возвращало. Этот камень говорит о том, что мы их помним.