Черный дом
Шрифт:
Поневоле внимательно всмотревшись в этого нового странного врага, он, хотя и не сразу, с изумлением узнал его. Несмотря на сумрак, несмотря на то, что облик противника изменился до неузнаваемости с тех пор, как Гоша видел его в последний раз. Это была Алина! Но распознать в этом безобразном окровавленном чудовище прежнюю ослепительную красавицу было очень трудно. Прекрасного ангельского лица с безупречно правильными чертами, огромными лучистыми глазами и милыми ямочками на щеках больше не было. Вместо него гримасничала, дёргалась, кривлялась жуткая кровавая маска с безумно выпученным глазом – на месте второго зияла пустая тёмная впадина, – длинным кровоточащим порезом через всё лицо и перекошенным, раззявленным в нескончаемом истошном крике ртом, из которого на Гошу лилась горячая вязкая слюна
Оправившись от первоначального шока и начиная понимать, в чём дело, он попытался сбросить с себя эту мерзкую гарпию, обливавшую его своими ядовитыми выделениями и оглушавшую его пронзительными утробными воплями. Но не тут-то было. Он был слишком слаб и измождён, её же силы, напротив, как будто удесятерились. К тому же она почти сразу вцепилась ему в горло и стала душить его. Он постарался отодрать её пальцы от своей шеи, но тщетно: они словно приросли к ней и сжимались всё сильнее.
Вскоре Гоша почувствовал, что теряет сознание. Он задыхался, в глазах у него потемнело, из стеснённой груди вырвался сдавленный хрип. Он совершил последнюю безнадёжную попытку вырваться из смертельных объятий, но смог сделать лишь слабое судорожное телодвижение, похожее на предсмертное содрогание. После чего ощутил, как тонкие пальцы с отточенными ногтями ещё глубже впились в его горло. Затуманенным, меркнущим взглядом он видел, как к нему – совсем близко, почти вплотную – склонилось страшное изуродованное лицо, искажённое гримасой страдания и бешеной злобы, с расширенным тёмным зрачком уцелевшего глаза и оскаленными, как у хищника, острыми мелкими зубами, с которых капала кровавая слюна.
И вот, когда ему казалось, что всё уже кончено, когда его голова беспомощно откинулась назад, дыхание пресеклось, а взор окончательно померк, её пальцы вдруг стали понемногу разжиматься. Воспользовавшись этим, Гоша тут же вздохнул всей грудью, чуть приподнял голову и, широко распахнув глаза, попытался всмотреться в лицо убийцы. И хотя перед его взором по-прежнему колыхалась густая мутная пелена, он, благодаря тому, что Алинино лицо было буквально в нескольких сантиметрах от него, сумел разглядеть, как резко оно изменилось. Оно внезапно обмерло, напряглось и стало покрываться мертвенной синевой. Единственный глаз потух и остекленел. Губы вздрогнули и застыли, точно сведённые судорогой. В горле послышалось какое-то бурление, и через секунду изо рта хлынула кровь.
Стараясь избежать этого кровавого дождя, Гоша, сделав усилие, сбросил с себя обмякшее, потяжелевшее тело Алины, приподнялся и взглянул на неё. Она лежала на боку, уткнувшись левой стороной лица в землю, так что вытекшего глаза не было видно, и смежив уцелевший. По её лицу были разлиты спокойствие и умиротворение, так не похожие на ярость и клокочущую злобу, искажавшие его за минуту до этого. Она как будто спала. Она была мертва.
Переведя взгляд – он к этому времени прояснился – на её спину, Гоша заметил то, что стало причиной её смерти: между лопаток у неё торчал нож. Длинный нож с деревянной рукояткой. Тот самый, которым незадолго до этого был зарезан её отчим-любовник. Их постигла одинаковая участь. Дерзкий план тётки Вали удался: она, как и предполагала, прикончила обоих, и мужа и дочь, своих близких, ставших для неё кровными врагами, с которыми её могла примирить лишь смерть. Что сталось при этом с ней самой – жива ли она ещё или погибла в последнем беспощадном противоборстве с дочерью, – было неизвестно, да это и не интересовало уже Гошу.
Он медленно, не без усилия, встал. Дрожащей рукой вытер с лица Алинину кровь. Потрогал пальцами шею, на которой остались кровавые следы её ногтей. Попытался глубоко вздохнуть, но тут же закашлялся, втянув в лёгкие едкий удушливый дым, которым к этому моменту был наполнен весь двор. Густой дым лез в нос, в рот, в глаза, от горевшего дома исходил сильный жар, из окна уже вырывались языки пламени. Однако Гоша не спешил уходить. Что-то удерживало его. Что-то мешало ему повернуться и, как он мечтал совсем недавно, бежать отсюда без оглядки.
Он пристально, не отрываясь, смотрел на лежавшую в траве мёртвую девушку. Смерть сделала с ней то же, что она делает со всеми: успокоила, смирила, утихомирила бушевавшие в ней дикие
Жар от раскалённых, вот-вот готовых вспыхнуть брёвен становился нестерпимым. Дым ел глаза и не давал вздохнуть. Но Гоша, задыхаясь и обливаясь потом, продолжал, точно прикованный, стоять на месте и покрасневшими, слезящимися глазами, сквозь всё больше застилавшую их дымовую завесу, упорно, не в силах оторваться, смотрел на Алину. Но видел её уже не столько нынешнюю – недвижную, безмолвную, безучастную, объятую смертным сном, а ту, что он увидел вчера в сквере, – яркую, сияющую, ослепительно прекрасную, словно лучившуюся красотой и очарованием. Именно такой, вечно юной, обольстительной и загадочной, она запечатлелась в его памяти навсегда. Именно этот её образ, – он уже точно знал это, – останется в его сердце навечно…
Вскоре дым закрыл её окончательно, будто плотным пологом, а одежда на нём начала куриться и тлеть от близости бушующего пламени, и Гоша, очнувшись от тяжкой, угрюмой задумчивости и сообразив, что оставаться здесь и дальше опасно, тронулся наконец с места и, не глядя под ноги, чуть пошатываясь и то и дело спотыкаясь, поплёлся прочь с охваченного пожаром двора. На его бледном, измученном лице застыло холодное, безразлично-усталое выражение, красные, воспалённые глаза были устремлены в одну точку – или, вернее, в никуда, – а сухие, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились, словно он продолжал вести с кем-то бесконечный разговор. Проходя небольшой тёмный лесок, примыкавший к двору, он, плутая в сумраке по бездорожью, пару раз упал, но, не произнося ни слова, не выказывая ни малейшего недовольства и раздражения, поднимался и с прежним равнодушным, бесстрастным видом шёл дальше сквозь густые заросли, путаясь ногами в высокой траве, натыкаясь на кусты, петляя меж толстых древесных стволов, похожих на колонны.
Выбравшись на открытое пространство, он ещё какое-то время брёл куда глаза глядят, пока не заметил краем глаза тонкую стройную осинку, предупредившую его вчера своим шелестом о грозившей ему опасности и обиженно умолкшую сегодня, когда он пришёл сюда опять, на этот раз в сопровождении друзей и с совершенно иными намерениями. Она и теперь стояла в безмолвии, словно в глубокой печали; ни один листик не шевелился на уныло поникших ветвях.
Гоша остановился и минуту-другую задумчиво смотрел на одинокое, точно объятое грустью деревце, очевидно, замолчавшее навсегда, во всяком случае для него. Потом, услыхав раздавшийся за его спиной смутный гул голосов, медленно, будто нехотя, обернулся и устремил пустой, рассеянный взгляд вдаль. На обычно пустынном поле было в этот вечерний час довольно людно. Привлечённые непривычным для этой тихой местности экстремальным событием – пожаром, люди, по-видимому жители окрестных частных домов и просто зеваки, стекались с разных сторон, и их становилось всё больше. Гоша различал в густевшем мраке маленькие человеческие фигурки, сбегавшиеся, группами и поодиночке, отовсюду и маячившие в отдалении, на противоположном краю поля, там, где, сцепившись мощными купами, высились огромные деревья, за которыми укрылся чёрный дом.
Но теперь, когда он был объят огнём и пылал как факел, ему трудно было спрятаться даже за этими кряжистыми великанами с пышными раскидистыми кронами. Яркие, извивающиеся языки пламени с шипением и свистом, точно живые, взмывали далеко ввысь, гораздо выше самых рослых деревьев, и озаряли тревожными красноватыми отсветами низко нависшее над землёй хмурое небо, покрытое чёрными клубами дыма.
Первой не выдержала крыша: минуты через две она надломилась и с грохотом и треском провалилась, взметнув в небо мириады искр и горящих обломков. Затем медленно накренились и вскорости рухнули старые ветхие стены, хороня под своими обломками и обитателей дома, и их жертв, известных и неизвестных…