Чёрный хребет. Книга 4
Шрифт:
— И каково это? — спрашиваю. — Жить и знать всё, что произойдёт с тобой наперёд.
— Прекрасно, — отвечает девушка. — Ты ведь не захотел бы стереть себе память о прошлом? Вот и я не хочу отказываться от памяти о будущем. Я знаю всё самое хорошее, что случится со мной, и с нетерпением жду этих моментов. Даже не знаю, как вы все живёте без этого. Это же так скучно, наверное. Проживать день и даже не подозревать, в какую яму наступишь завтра.
— Зато мы получаем больше удовольствия, когда хорошее случается.
—
— Вряд ли я мог сказать такую тупость. Сталь после закаливания становится хрупкой, теряет вязкость и эластичность. Для разных целей нужна разная сталь.
— Но тем не менее ты так и скажешь. Там ещё будет что-то про кристаллическую решётку, зерно. Никогда не разбиралась в железках и не собираюсь.
Наконец, Аэлиция находит достаточно чистый угол, чтобы на него опереться. Выглядит забавно, поскольку в предыдущие её визиты она спокойно сидела на земле и не заботилась, испачкается ли платье.
— На самом деле я очень рад, что ты пришла, — говорю. — Не хочу оставаться этой ночью наедине с собственными мыслями…
Алкоголь в крови и бушующие эмоции после событий дня заставили меня чувствовать себя более открытым. Конечно же я веду себя как любой здравомыслящий человек, домой к которому заглядывает ослепительная девушка. Подхожу к Аэлиции, кладу руки на её поясницу и стараюсь притянуть к себе, но она очень мягко выскальзывает.
— Чего это ты удумал, герой-любовник?
— Ты же сказала, что мы с тобой женаты, — говорю. — Вот я и подумал, что мы имеем полное право провести ночь вместе.
— Да, в далёком будущем. Но сейчас мы с тобой — два незнакомца и между нами ничего нет… Хоть ты и весь такой привлекательный и обаятельный.
Что сказать. Я такой. Привлекательный, обаятельный, а ещё очень наивный. Два глаза, а вижу меньше, чем Дверон.
— До тех пор, пока ты не придёшь к моему дому, я буду оставаться просто другом, — говорит девушка.
— Ладно.
Я не расстроен. Всё так, как и должно быть.
— Ложись на кровать, а я спою тебе колыбельную, — говорит.
— Серьёзно? — спрашиваю.
— Ты же расстроен. А печальным людям перед сном нужно петь колыбельную.
— Действительно.
Возвращаюсь обратно на кровать, снимаю с плеч одеяло и заворачиваюсь в него как рулет. Аэлиция присаживается рядом и проводит рукой по моим волосам. У неё очень нежная, тёплая ладонь. Невероятно ласковое прикосновение.
— Отец пел мне эту колыбельную в детстве, — говорит. — Никогда её не забуду.
А затем она начинает петь. Голос у неё волшебный, гипнотизирующий. С самых первых слов на меня наваливается усталость.
— Спи, мой цветочек, в объятиях сна.
Лежу с закрытыми глазами и чувствую, как проваливаюсь в сновидения.
Внезапно весь мир перестал существовать и я чувствую себя маленькой девочкой, над которой нависает любящий отец. И этот человек своим скрипучим, но мягким тоном напевает мне очень нежно, поглаживая по плечу.
Я уже почти засыпаю, как чувствую Аэлицию, которая ложится на кровать у меня за спиной. Это был долгий, ужасный день, но заканчивается он очень спокойно и умиротворённо. Девушка обнимает меня и мы лежим как две ложечки. Чувствую её щёку, касающуюся моего затылка.
— Аэлиция, — говорю едва слышно.
— Да?
— Цветочку полагается ласковый поцелуй перед сном?
И я чувствую мягкие губы на голове, позади уха.
Как хорошо, что она оказалась этим вечером со мной. Конечно же её не будет рядом, когда я проснусь. Но она дала мне именно то, в чём я так сильно нуждался: всего лишь немного ласки и тёплых слов.
Проваливаюсь в сон. Довольный и с улыбкой на лице.
Глава 17
Стою на тёплом песке.
Передо мной сидят сто пятьдесят человек с травмами всех видов: от лёгких ушибов, до недостающих частей тела. Мятежники, которые принесли с собой оружие с целью убить господина. Вчера они были бодры, веселы и уверены в себе. Сегодня же они выглядят как побитые жизнью бродяги, за ночь состарившиеся на несколько лет.
— Простите, — произносит бритый налысо старик. — Понимаю, что мы совершили тяжкий проступок, но сейчас как никогда превосходный шанс проявить жалость и сострадание.
— Хотите, чтобы я вас пощадил? — спрашиваю.
— Все мы наслышаны о милосердии, которым обладает такой примечательный юноша…
Как всё-таки легко подобные люди переходят от желания убивать к заискивающей мольбе о прощении. Словно у них внутри сидит не одна личность, а сразу две, три, четыре, на все возможные ситуации. Нужно проявить решительность — вперёд выходит вояка, притворство — появляется весельчак и душа компании, смирение — даёт о себе знать бесхребетный слизняк с длинным языком.
— А как бы вы поступили, если бы я пришёл к вам в дом со спрятанным оружием и попытался убить ваши семьи? — спрашиваю. — Что бы вы сделали, если бы в моих сандалиях сейчас были ваши ноги?
— Проучил, конечно, — продолжает старик. — Но дал бы второй шанс. Мы ведь сражались бок о бок у Гуменда, шли одной большой группой к Орнасу и готовы были стоять до последнего бойца. Разве мы не заслужили прежними действиями хотя бы крохи благосклонности?
— Значит, по вашему этого достаточно для того, чтобы я забыл о попытке уничтожить мою деревню?