Черный хрусталь
Шрифт:
Я выбрался из постели, присел на стол и набил свою трубку. За мной следили ее глаза, улыбающиеся и ласковые. Прячась от них, я уставился в окно. На крыше соседнего здания, освещаемый лунным светом, примостился кот, невероятно пушистый, он казался мне темным ватным комком. Вот он лениво повернул в мою сторону голову, и я увидел, как коротко вспыхнули его оранжевые глазищи. Продолжая наблюдать за котярой, я вырубил огня. Дымок скользнул к потолку, чтобы в конце концов исчезнуть в красном зеве догорающего камина. Над острыми крышами столицы стояли звезды, яркие, кажущиеся более близкими, чем у меня дома. Дома? Я беззвучно усмехнулся. Теперь мой дом здесь… и вдруг, почти над самой головой ночного
– Что там такое? – тревожно спросила меня женщина.
– Н-ничего, – запнулся я, не зная, как объяснить ей увиденное. – Так, причудилось…
Я выколотил в камин трубку и вернулся к ней, под ее теплый и гладкий бок. Бокал вина освежил меня – ощутив в себе новые силы, я снова принялся за поцелуи, вытягиваясь вдоль ее тела, которое мне отчаянно хотелось впитать в себя…
Мы завтракали внизу, в пустом ресторане. Жуя соленую рыбу, я, растерянный и не выспавшийся, думал о пустой постели, обнаруженной утром, о робкой ночной надежде на то, что она, возможно, все же останется со мной, растянув отведенные нам часы, и о горечи разочарования – горечи настолько сильной, что за ней позабылась и странная звезда, скользнувшая по темному небосводу. Я так и не узнал ее имени, как и она не узнала моего. Суждено ли нам еще когда-нибудь встретиться? Мне хотелось верить в это, но я знал, что, скорее всего, она навсегда останется мимолетным миражом, навсегда поселившим в моей душе смятение и нежность – и, наверное, это к лучшему, потому что меня ждет долгое путешествие, опасности… и возможно, смерть. И еще долго, глядя, как колеблются в тихой волне далекие звезды, я буду думать о ней, о том, как она, здесь, в далекой роскоши королевской столицы – как?.. в то утро я, еще не догадываясь об этом, познал адскую тоску, которой пропитано это слово – «навсегда». Наверное, это должно было произойти позже, но достаточно скоро я понял, что человек мало властен над стихиями и расстояниями, и ничтожность этой власти рождает в нем печаль, которую он несет с собой на протяжении всей жизни.
Эйно тоже был неразговорчив. Иллари куда-то исчез, мы сидели с князем за угловым столиком, с одной стороны которого располагалась запыленная витрина с выставленными в ней кувшинами и бочонками, а с другой – такое же пыльное деревце в кадке.
Мой саквояж уже стоял рядом: Эйно расплатился, и мы покидали гостиницу, перебираясь куда-то в другое место. Я оставлял за собой смятую постель, о которой мне не думалось без боли… расправившись с трапезой, князь подождал, пока я закончу десерт, и нетерпеливо щелкнул пальцами.
Карета привезла нас на большую торговую площадь и остановилась возле трехэтажного здания с огромными окнами, забранными изнутри металлическими шторами. Немного удивленный, я прошел вслед за Эйно через огромные двери с вычурными затемненными стеклами и оказался в роскошном магазине готового платья. Едва войдя в зал, мы оказались в центре внимания троих юношей, которые принялись выспрашивать о наших вкусах и пожеланиях. Короткими, деловитыми фразами князь приказал им одеть меня «как принца из хорошего дома», и меня потащили наверх, в примерочные.
Через полчаса я был готов. Такой роскошной одежды мне не приходилось не то что носить, а пожалуй, даже и видеть. На мне были бархатные бриджи, тончайшая сорочка с вышитыми золотом воротниками, нежной выделки замшевый камзол и желтые сапоги. Желтый же кушак искрился десятками мелких камней, а кобура была украшена изумрудами в серебре. К этому Эйно добавил изящный вытянутый перстень с каким-то черным камнем и шляпу с полудесятком перьев.
Посмотрев на себя в зеркало, я вновь, как и ночью, ощутил подкатывающий к горлу ком. Наверное, я понравился бы ей… если бы она узнала меня в этой кричащей роскоши. А узнав, сказал я себе, вряд ли решилась бы смотреть в мою сторону.
Эйно, также сверкавший драгоценностями, остался верен одной из своих расшитых курток и морского покроя штанам. Отсыпав приказчикам горку золотых червонцев, он подтолкнул меня к выходу – на площади нас ждал все тот же наемный экипаж.
– Теперь слушай меня внимательно, – произнес он, когда мы уселись, и кучер хлестнул лошадей. – Сегодня один из самых важных дней в твоей жизни. Запоминай все, что услышишь, тебе это пригодится. Ни о чем не спрашивай. Будет нужно – поддакивай, да не забывай напускать на себя умный вид, а то иногда ты выглядишь чересчур уж простодушно, прямо как деревенский увалень на ярмарке. Понял меня, Маттер?
И он ласково потрепал меня по плечу.
Я кивнул, ощущая, что начинаю немного дрожать. Куда он везет меня? На прием во дворец?
Карета ехала недолго. Выехав на набережную, кучер резко свернул влево, и через несколько минут мы оказались в довольно запущенном, темном и очень старом парке. За окном промелькнули распахнутые ворота. Здесь возница осадил коней.
Мы выбрались наружу и зашагали по длинной мрачной аллее, засаженной древними дубами, – солнечный свет почти не проникал сквозь листву, и мне показалось, что уже наступил вечер. Аллея вывела нас к замку.
Он был странен, он нес на своих стенах следы тысяч дождей и влажных морских ветров. Вычурные башни были украшены овальными окнами с потемневшими переплетами, похожими на прожилки древесного листа. Вход не имел привычных дверей: от центрального – донжона? – вверх полого уходили две закругляющиеся лестницы. Мы поднялись по одной из них, чтобы оказаться наконец перед дверью, тоже странной, выпуклой, отделанной каким-то черненым металлом. Здесь пахло пылью и гнилостью осенних листьев.
Эйно решительно толкнул дверь, и тотчас же навстречу нам выступил крупный седобородый мужчина в длинной черной накидке. Увидев князя, он едва заметно улыбнулся и посторонился, пропуская нас в холл.
– Хозяин внизу, – сообщил он.
Никак не реагируя, Лоттвиц прошагал через застеленный ковром холл – меж окон висели очень старые гобелены, изображавшие различные батальные сцены, и свернул куда-то вбок, чтобы скользнуть в небольшую лакированную дверь.
Привыкая к полумраку, я обвел глазами просторную полукруглую комнату с плотно зашторенными окнами, освещавшуюся лишь ярко горящим камином и парой бронзовых ламп с матовыми стеклами. В глубоком кресле, лицом к нам, сидел довольно молодой еще мужчина. Его лицо, вытянутое, с выдающимся вперед острым носом, блестело необычайно яркими синими глазами, вокруг которых темнели мелкие морщинки; его бесстрастность была наигранной, это я понял сразу.
– Твое послание почти напугало меня, – произнес он звонким, как у юноши, голосом, и вдруг, выпрыгнув из кресла, оказался рядом с Эйно и заключил его в объятия.
На лице Лоттвица появилась совершенно незнакомая мне улыбка, заставившая заблестеть его глаза. Он крепко стиснул хозяина, потом оттолкнул его от себя и шутливо ударил в грудь.
– Твой… лекарь? – с короткой паузой спросил тот, пристально разглядывая меня.
– Да, Маттер.
– Очень рад. Рэ Монфор.
Я поклонился. Это был он, тот самый Монфор, от имени которого так побледнел шахрисарский рыбник Каррик?!