Черный лебедь. Романы
Шрифт:
– Ревнует?
– откликнулась Синтия.
– Ну конечно! И его ревность заходит так далеко, что он подозревает даже меня!
– воскликнул он с преувеличенным безразличием и изумлением.
– Меня! Рыцаря Таверны!
Его слова заставили ее задуматься. Продолжая размышлять, она пришла к неожиданному открытию, от которого у нее перехватило дыхание.
Толчком к этому послужил тот презрительный тон, с которым Криспин говорил о ревности Кеннета к нему. «Ведь это чудовищно и неестественно», - подумала она. Затем в ее мозгу вспыхнул ответ. Она поняла, что несмотря на насмешки Геллиарда, подозрения Кеннета небезосновательны.
В это мгновение она поняла, что именно Криспин с его презрительным отношением к самому себе вытеснил из ее сердца Кеннета. Она никогда не любила его по-настоящему, но она мирилась с ним, по крайней мере. И только сравнивая его с Криспином, она начала его презирать. Его слабость, бесхарактерность, постоянные заботы о душе представляли резкую противоположность веселому, крепкому, храброму характеру Криспина.
Эти неосознанные мысли постоянно бродили в ее голове, но только сейчас искренняя самоуничижительная речь Криспина позволила ей вникнуть в их смысл.
Она любила его. То, что он говорил о себе, как недостойном солдате удачи, немногим лучше искателя приключений, человеке, не имеющем веса в обществе, не имело сейчас ровно никакого значения. Она любила его. Она догадалась об этом после того, как Криспин шутливо спросил ее, были ли у Кеннета основания ревновать его к ней. И подумав об этом хорошенько, она пришла к выводу, что если бы Кеннет знал, что творится в ее сердце, у него были бы все основания для ревности.
Она любила его той редкой разновидностью любви, которая готова жертвовать и жертвовать и ничего не просить взамен, которая заставляет женщину следовать за мужчиной на край света, оставаться с ним, когда весь мир отвернулся от него, и молить Бога об одном: делить с ним его радости и горе всю жизнь.
И такую любовь Криспин не замечал, он не верил в саму возможность ее существования, он был настолько слеп, что с презрением смеялся над глупым молокососом, ревнующим его к Синтии. И в то время, как она сидела, всем сердцем погруженная в свое открытие, с бледным, вдохновенным лицом, он, кому предназначалась вся ее любовь и нежность, продолжал убеждать ее полюбить другого.
– Вы наверняка заметили в нем ревность, - говорил он, - и как вы попытались ее усыпить? Никак. Напротив, вы возбуждали ее каждым словом, каждым движением. Вы возбуждаете ее тем, что - без всякой на то причины - прогуливаетесь со мной, сидите здесь на скале и заставляете меня говорить вам о вашем долге. Не придется ли вам пожалеть о своем поведении, когда ревность толкнет его на новые безрассудства, которые могут принести печальные плоды? Неужели вам не жалко бедного мальчика, и вы не хотите посоветовать ему вести себя разумно? Нет. Вы будете дразнить его и толкать на новые глупые выходки. И из-за этих ошибок, которые он будет совершать по вашей вине - хотя вы можете об этом и не догадываться - вы заключаете, что он вам не подходит, и начинаются сердечные драмы.
Она слушала его со склоненной головой, настолько поглощенная своими мыслями, что пропустила половину из того, что он говорил. Внезапно она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– Вы стали таким, каким вы есть - это по вине женщины?
– Нет. Но какое это имеет отношение к судьбе Кеннета?
– Никакого. Я просто спросила. Я не думала о Кеннете.
Он уставился на нее с ошарашенным видом. Неужели его речь была так холодна и неубедительна, что она так спокойно заявляет, что не думает о Кеннете?
– Вы будете думать о нем, Синтия!
– взмолился он.
– Вы будете думать о том, что я вам говорил, и проявив к нему доброе участие, вы превратите его в мужчину, которым потом будете гордиться. Будьте с ним искренни, дитя, и если впоследствии вы поймете, что все-таки не в состоянии полюбить его, то скажете ему об этом. Но скажете это искренне и по-доброму, а не так, как вы разговариваете с ним сейчас.
Некоторое время она молчала, ее чувства были близки к негодованию. Затем сказала:
– Я бы хотела, сэр Криспин, чтобы вы послушали, как он отзывается о вас.
– Он говорит обо мне не в лучших красках, это несомненно. Но у него есть на то веские основания.
– И все же вы спасли ему жизнь.
Эти слова пробудили Криспина из задумчивого состояния к реальности. Он перебрал в памяти обстоятельства спасения Кеннета и ту цену, которую мальчик должен заплатить за эту услугу, и внезапно он осознал, что защищая Кеннета перед Синтией, он только понапрасну тратит дыхание, ибо его будущие деяния навсегда закроют ему путь к сердцу Синтии. Нелепость положения сильно ударила его самолюбие, и он резко поднялся.
– Позже у него будет мало причин благодарить меня, - пробормотал он.
– Пойдемте, мисс Синтия, становится темно.
Она механически подчинилась, и они молча направились назад к замку, изредка обмениваясь парой слов, не имеющих особого значения.
Но его доводы в пользу Кеннета не пропали даром. Не совсем понимая, какие силы движут ею, Синтия решила помириться с юношей. Ею овладела меланхолия. Криспин не видит, что скрывается в ее сердце, а она никогда не расскажет ему об этом. Жизнь потеряла для нее свои свежие краски и значимость, а раз так, не все ли равно, что ждет ее впереди?
Поэтому на следующее утро, когда ее отец вернулся к разговору о Кеннете, она терпеливо слушала его, не проявляя прежней агрессивности. С тем же безразличием она встретила униженные просьбы Кеннета простить его, с тем же безразличием позволила поцеловать себе руку, возродив в мальчике надежду на реабилитацию.
Но на душе у мисс Синтии было грустно, а щеки ее утратили былой румянец. Она стала задумчивой, часто вздыхала, и под конец ей стало казаться - как это бывало со многими девушками - что ей суждено всю жизнь провести в бесплодных воздыханиях по человеку, который даже не думает о ней.
15. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЖОЗЕФА
Со своей стороны, все эти дни Кеннет мучительно размышлял над тем, как поднять себя в глазах своей возлюбленной. Но его попытки были столь тугодумны и неверны, что он вскоре перестарался в своем усердии, пренебрежительно отозвавшись о Криспине в присутствии Синтии.
Ее глаза широко раскрылись, и если бы он был понаблюдательнее, то поспешил бы перевести разговор в другое русло. Но ревность лишила его последних скудных остатков разума, которыми его наградила природа, и он продолжал говорить о Криспине, не заботясь о форме выражений. Однако вскоре она прервала поток его красноречия: