Черный лебедь. Романы
Шрифт:
– Кеннет, разве я не говорила вам, что лучший способ стать джентльменом - это не оскорблять имя того, кто спас вам жизнь? Что джентльмен должен презирать себя за такой поступок?
Как и раньше, он начал возражать, что его слова не содержали ничего обидного для сэра Криспина. Он был готов разрыдаться как школьник, каковым он и оставался в душе.
– А что касается моей благодарности за оказанную им услугу, - произнес он, ударяя кулаком по дубовому столу, - то эта благодарность должна быть оплачена, и с процентами, ибо я могу заплатить за нее своей жизнью.
– Я не понимаю, о каких процентах вы говорите, если вы должны рисковать тем, чем обязаны своему спасителю - жизнью, - ответила она с холодным презрением, едва не заставив его разрыдаться. Но если ему не хватило силы воли, чтобы сдержать слезы, у него хватило, по крайней мере, стыдливости, чтобы повернуться спиной и не показывать их девушке.
– Но скажите мне, сэр, - спросила она с растущим любопытством, - как все это произошло, чтобы я могла судить о законности вашей сделки.
Некоторое время он молча ходил по залу, сложив руки за спиной и устремив взгляд на полированный пол, по которому лучи заходящего солнца, проникавшие сквозь разноцветные стекла окон, разбрасывали багровые полосы. Она сидела в большом кожаном кресле во главе стола и молча наблюдала за ним.
Кеннет раздумывал, должен ли он сохранить в тайне существо дела, и под конец решил, что нет. Поэтому он вкратце пересказал ей историю Криспина, которую тот доверил ему той ночью в Ворчестере - историю подлинных страданий, которые только трус мог оставить неотмщенными. Он ничего не добавил, ничего не сократил, а рассказал ее такой, какой услышал в ту ужасную ночь, воспоминание о которой до сих пор повергало его в трепет.
Синтия слушала его, раскрыв рот, впитывая в себя нить повествования, которое по своей трагичности больше походило на роман, чем на подлинную жизнь человека. Со скорбью и жалостью, с гневом и негодованием слушала она рассказ Кеннета. Даже после того, как он окончил его и сел в соседнее кресло, она продолжала молчать, все еще находясь под впечатлением истории жизни Криспина.
Затем внезапно она, бросив горящий взгляд на юношу, с глубочайшим презрением воскликнула:
– И вы, зная все это, позволяете себе так говорить об этом человеке? Зная, сколько страданий выпало на его долю, вы осмеливаетесь упрекать его за те грехи, на которые его толкнула полная лишений судьба? А как бы поступили вы на месте этого несчастного? Упали бы трусливо на колени и поблагодарили Господа за то, что он сохранил вашу презренную жизнь? Или безропотно снесли бы удары судьбы с молитвою на устах? Кто вы такой, что зная правду о жизни этого человека, можете сидеть здесь и осуждать его? Скажите мне!
Но Кеннету нечего было ответить на этот взрыв негодования, на вопросы, полные презрения, которые обрушились на него. Тот ответ, который он дал Рыцарю Таверны в ту ночь в Ворчестере на тот же вопрос, он сейчас не решался вымолвить. Может он боялся этой девушки, а может наконец осознал, какое жалкое зрелище он представляет по сравнению с Криспином, которого он всем сердцем презирал еще не так давно.
Уступая ее гневу, он начал лихорадочно искать подходящее оправдание, но прежде чем он успел это сделать, раздался звук тяжелых шагов, и в холле появился Грегори Ашберн. Его лицо было пепельного цвета, и брови были нахмурены.
Его приход вызвал неловкую тишину в зале, и Грегори молча подошел к столу. У нижнего края стола он задержался, собираясь что-то сказать, но его прервал звук грохочущих колес и щелканье кнута.
– Это Джозеф!
– воскликнул он с явным облегчением, которое не ускользнуло от Синтии. И с этим восклицанием он выбежал мимо них из зала, чтобы встретить так своевременно вернувшегося брата. Он подоспел к ступенькам лестницы, ведущей в замок, как раз в тот момент, когда перед ней остановилась дорожная коляска, и из нее выскочил худощавый и подтянутый Джозеф.
– Итак, Грегори, ~ проворчал он вместо приветствия, - в конце концов я проездил впустую. Ваш курьер обнаружил меня в Лондоне, когда я уже истощил запасы гостеприимства в Уайтхолле. Но, раны Христовы!
– воскликнул он, заметив бледность на его лице.
– Ты болен?
– У меня есть для тебя новости, - ответил Грегори дрожащим голосом.
– Что-нибудь с Синтией? Нет, вон она стоит со своим красавчиком. Господи, какие патлы он себе отрастил!
И с этими словами он поспешил навстречу молодым людям, чтобы поцеловать свою племянницу и поздравить Кеннета с благополучным возвращением.
– В Лондоне я много слышал о тебе, мой мальчик, - произнес он с хитрой улыбкой на лице.
– Как ты подружился с глотателем огня Геллиардом, и как он связал священника и часового и вытащил тебя из тюрьмы за час до казни.
Кеннет вспыхнул. Он чувствовал издевку в тоне Джозефа. Тот старался подчеркнуть, что вся заслуга побега принадлежит Криспину и что сам Кеннет ни за что бы не выбрался из этой переделки. Кеннету показалось, что эти слова и этот тон в присутствии Синтии были не случайными.
Он был прав. Джозеф был злобным и ядовитым от рождения и не упускал случая показать это окружающим. И сейчас он злился за те неудобства, которые он был вынужден терпеть в пути, выполняя дело, которое ему было явно не по душе.
Его тонкие губы расплылись в неприятной улыбке, и он устремил свой злобный взгляд на молодого человека, но в этот момент Грегори оттащил его в сторону за полу плаща. Они направились в залу, в которой состоялся их последний разговор перед отъездом Джозефа. С таинственным видом Грегори прикрыл за собой дверь и повернулся лицом к брату. Тот в это время расстегивал свой пояс с мечом.
– Подожди, Джозеф!
– воскликнул Грегори голосом, полным трагизма.
– Сейчас не время разоружаться. Держи свой меч под рукой, вскоре он будет нужен тебе, как никогда в жизни.
Он перевел дыхание и поведал брату последние новости:
– Роланд Марлей жив, и он находится здесь!
– И он без сил опустился в кресло.
Выражение лица Джозефа не изменилось. Только частое подергивание век выдало его взволнованное состояние. Его рука, сжимавшая рукоятку меча, расслабилась, и он шагнул к брату, пристально вглядываясь в его бледное изможденное лицо. Внезапная догадка осенила его. Он взял брата за плечи и встряхнул.