Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов
Шрифт:
А теперь, с зимы, как отрезало… Но зима — ладно, зимой, понятно, никому и ни до чего нет дела, нужно беречь огонь в печах да ждать весны. Родичи спокойно готовили товары для мены, предвкушали гостей, потирая руки. Но пришла весна, лето уже наступило, а талы не появляются — ни для торговли, ни просто по любопытному делу. Задумаешься…
Место, куда она шла, Сельга про себя называла сильным. Лес тут начинал подниматься в гору, идти становилось все тяжелее и тяжелее. Дальше вообще приходилось карабкаться. Там, наверху, высокий холм венчали массивные каменные лбы, наползающие друг на друга. Там и деревья не росли, не решались, видимо, забрасывать семя наверх наперекор ветрам. Только одно дерево, плотный,
Вскарабкавшись к знакомому дубу, Сельга для начала поприветствовала его. Обняла ладонями крепкий шершавый ствол, прижалась телом. Он откликнулся, прошелестев листвой, затрепетал под ее руками. Тоже обрадовался.
Скучно ему, конечно, одиноко здесь без товарищей. Сам виноват, попеняла она ему, сам стремился залезть выше всех. Вот так и человек, вдруг подумала она, поднимаясь вверх, стремясь заглянуть еще выше, внезапно в один день обнаруживает, что остался совсем один. Пусто наверху, бесприютно, как этому дубу. Те, кто понимал когда-то, — больше не понимают, а остальные только шушукаются за спиной, боясь заглянуть в глаза и сказать в лицо.
Как она сама… Казалось бы, чего ей еще хотеть? И мужик у нее, и ребенок, и дом. И родичи ее уважают, слушаются, как старейшин не слушают. Называют ее Сельгой-видящей… А все одно, бывает, накатит, как туча, кручина черная. Покажется вдруг — одна она во всей Яви. Пусто кругом. Никто не видит так далеко, как она видит, не с кем разделить мысли и заботы о будущем. Родичи, даже седые, все одно дети малые. Как дети, живут только сегодняшним днем, не зная ни вчера, ни завтра. Теперь, нянькая собственного ребенка, Сельга вдруг почувствовала, что начала лучше понимать их всех. Если сравнивать их, больших, со своим маленьким.
Кутря, суженый… Желанный, горячий, щедрый крепким жилистым телом на ласковую игру. Но иногда зло берет. Он тоже, как ребятенок Любеня, всему рад, всякой малости. Поспал — доволен, поел — хорошо, хмельного хватил — еще лучше, плодородием своим натешился — и рот до ушей. Князь теперь, видишь, стал… Надуется, как тетерев, вышагивающий перед тетерками по ранней весне, и сидит… А дальше что? И где оно, это самое дальше?.. Честно сказать, Сельга порой сама себя не могла понять. Других — да, другие — как на ладони, иногда, кажется, она даже слышит, как скрипят в их головах тугие, неповоротливые мысли. Даже богов и духов можно понять, если вникнуть в их скрытые помыслы и тайные знаки. А себя, оказалось, труднее всего. Все есть, а хочется чего-то еще. Порой словно зуд какой появляется внутри. Словно тянет куда-то, и вдаль, и вверх, и в глубину одновременно. Куда? Зачем? Но, кажется, так и полетела бы птицей, рыбой бы уплыла, убежала из дому, как Арысь-дева, что носится по лесам и долам с волками. Свободно гоняется за ветрами и плодит щенят, как горох… Вот так! Щемит ее что-то, по-другому не скажешь… Советовалась с богами, но даже мудрая, все понимающая по женскому делу богиня Мокошь ничего ей не посоветовала, только, казалось, качала головой долго и укоризненно, как часто делает это старая Мотря, поучая дочь уму-разуму…
Отдыхая после подъема, Сельга постояла немного. С высоты каменных лбов было видно далеко вокруг. Мохнатый лес сверху казался малым, пушистым, словно мох под ногами. Лага-река тянулась сверкающей гладкой лентой, плавно изгибаясь среди лесистых холмов. Тучи сегодня разбрелись кто куда, и Отец-небо радовал глаз чистой лазурью без конца и края. Красива Явь, постарались для людей боги. Или для себя постарались… «С высоты ведь красиво, а кто на высоте живет, кто оттуда вниз смотрит?» — мельком подумала Сельга.
Солнце уже ощутимо припекало камень, но прогреть до нутра пока не могло. Щедрое тепло было еще впереди. Сюда оно приходило позже, чем на Илень. Понятно, в здешние края Лада-весна, приносящая тепло с юга, позже добиралась на своих птицах, дальше лететь, труднее дорога…
Для начала Сельга принесла богам малую жертву. Полоснула по запястью острым свейским ножом и побрызгала вокруг себя свежей кровью. Срезала у себя прядь волос и пустила по ветру, сдув с ладони. Ветер, взметнув подол рубахи и растрепав волосы, показал, что боги приняли жертвы, приготовились слушать.
Пора было начинать. Присев на камень перед обрадованным дубком, Сельга, как учила ее когда-то старая Мотря, не собралась, а словно рассеялась, расплылась мыслями. Представила себя на берегу реки, глядящей на текущую воду. И мысли, ее мысли, все ее чувства, желания и стремления как будто ушли в эту реку, неторопливо уплыли по течению вместе с водой… Огромная, всепоглощающая пустота накрыла ее, словно чашей, подхватила, взяла, вошла в нее и растворила в себе без остатка, как озеро растворяет случайную каплю дождя. Божественная пустота… Тягучее безвременье бессмертной жизни…
Теперь она уже перестала быть Сельгой. Стала никем. И одновременно с этим стала всем вокруг. Когда взгляд ее рассеянно скользнул по камням, она на мгновение стала одним из этих камней, ясно поняла, почувствовала вдруг их неторопливую, холодную, замшелую неподвижность, в которой долгий год кажется меньшим, чем миг для людей. Она заметила птицу, и это была уже совсем другая жизнь, стремительная, горячая, трепещущая в полете, для которого нет преград и расстояний. Оттуда, сверху, птичьими немигающими глазами она опять глянула на землю и снова поразилась раскинувшейся внизу красоте Яви…
Тревогу она почувствовала откуда-то сбоку. Поняла, приятель-дубок заволновался, забурлил внутри ствола соками, затрепетал листвой, озабоченный крутящейся рядом силой. Беспокоится за нее, предупреждает, что не надо бы, что есть пределы, которые смертным нельзя переступать безнаказанно… И он тоже, этот бесстрашный и непокорный…
Сельга, как могла, успокоила его внутренним голосом, неслышными ласковыми словами. Но сейчас она не могла надолго отвлекать силу, которая только-только начинали крепнуть в ней, стекаясь по капле, по ручейку со всех сторон бескрайнего мира. Она не зря растворилась в Яви невесомой каплей. Получила за это всю силу реки…
Теперь по-новому, по-особому прозвучала традиционная хвала Сырой Матери-земле и Высокому Отцу-небу. Те, довольные, глянули на нее приветливо и ободряюще, как любящие родители глядят на чадо.
Потом Сельга стала последовательно перебирать семь старших богов, представляя себе лик каждого. Поприветствовала древнего Сварога, старейшину среди богов, хозяина огня небесного. Не откликнулся тот, только глянул огненными глазами и снова отвернулся к своим делам. Среброголовый Перун, ратный защитник богов, не расстающийся с огненными стрелами и громовым топором, внимательно выслушал чествования, был себялюбив, как норовистая девка. Но ничего не сказал. Дажьбог, тоже седой, матерый, даже не посмотрел на нее, занятый вращением тяжелого кола времени. Смена дня на ночь, зимы на весну, лета на осень — все это его работа. Неустанно приходится сильному богу вращать время, некогда ему отвлекаться. Стрибог, повелитель ветров и пастух туч, дунул на нее шаловливо, в малую толику силы, взъерошил волосы. Был он моложе, игривее, но тоже занят, следил, как бы глупые тучи не разбежались с неба, как бы звезды вниз не посыпались. И солнечный Хорс промолчал. И строгая Мокошь, дарующая достаток, тянущая свою бесконечную пряжу человеческих жизней, тоже не ответила, покивала только. Семиликий Семаргл, бог с семью головами, которые неустанно советуются между собой о самом важном, подмигивал своими многими глазами, усмехался уголками ртов, смотрел на нее значительно. Казалось, вот-вот произнесет слово. А ничего не слышно. Впрочем, у него никогда не поймешь, что к чему…