Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов
Шрифт:
Мужики вокруг костра ухмылялись, теребя бороды. Ну, Велень, ну, скажет всегда! Хоть стой, хоть помирай ложись. Едкий он на язык, этот Велень, слово выдаст, как будто клюквой накормит. У самого седина уже забивает русые волосы, половины зубов во рту не хватает, а все одно всех кусает, словно игривый щенок.
— Да что там, в носу, окромя соплей… — заявил еще кто-то.
— А в любопытном носу, сказывают, еще козявка нетерпеливая поселяется, так и свербит, чтоб его куда-нибудь сунуть…
Князь Кутря усмехнулся их бойким словам. Оторвался взглядом от рыжих языков пламени, оглянулся на малого, потом опять на огонь. Здесь запекалась насаженная на прутья рыба. Пузырилась в жару сочным жиром. Дух стоял, хоть ковшом его черпай да ешь с кашей. Рыбий печеный запах притягивал к себе носы, как медовая сладость в пчелином дупле издалека манит медведя. Отходить к реке Кутре не хотелось, рыба, по всему видно, вот-вот будет готова.
Остальные мужики тоже сидели ждали, развесив от нетерпения слюни. Не слышно было даже побасенок про небывалое или сказок о том, что было когда-то на самом деле, какими обычно коротали ожидание родичи. Проголодались все долгой ночью.
Мужики недавно закончили лучить рыбу. Подманивали ее в темноте на огонь лучин, тлеющих на носу челнов, и по том брали из воды острогами. Река здесь сразу от берега уходила вглубь, бреднем пройти — нечего было и думать, и рыба кишмя кишит. Жалко, когда пропадает такое добро. Хорошо, научились у талагайцев лучить, навострились постепенно, а там и в раж вошли. Так, огнем и острогами, оказалось, тоже хорошо на рыбу охотиться, не меньше, чем сетью, из реки вынимаешь. Здешний дикий народ талагайцы — хоть и бестолковый с виду, а что касается охоты или рыбного промысла — они первые.
С рыбалкой мужики думали управиться за полночь, по увлеклись, как обычно, провозились гораздо дольше. По звездам, становящимся незаметными в бледнеющем небе, по белесым хлопьям тумана, уже залегающего в низинах, было видно, что скоро рассвет. Зато гора крупных, отборных рыбин, сброшенных в опасение побега подальше от берега, шевелилась теперь недалеко от костра, дергая хвостами и плавниками и разевая беззвучные рты. Улов получился богатым, будет чем похвалиться дома. Теперь у всех кишка кишке на берестяных гуделках играла. Ночью, когда не спишь, есть всегда охота гораздо злее, чем днем, давно замечено.
— Дядька Кутря, дядька Кутря, ну точно плывет! — надрывался на берегу малый.
Весеня и Творя-кузнец тоже подняли головы от костра. Всмотрелись в тихую темную гладь воды, отражающую небо в серебряном лунном свете.
— Слышь, князь, вроде как по правде плывет. На бревно похоже…
— Челн вроде как…
— Может, талов?
— Да не, не похоже… У тех челны короткие, колодой плавают, а этот длинный, стелется по воде… Глянуть бы надо…
— Ладно, пошли поглядим, мужики! — распорядился князь. — Велень…
— Ась?
— За рыбой присмотри, что ли…
— Присмотрю, отчего же не присмотреть, присмотреть не трудно, — бойкой скороговоркой откликнулся тот. — Она небось печеная, небось далеко в реку не убежит, легкий пригляд…
Мужики вокруг охотно заржали. Колода с медовой сурицей, припасенная из дома, уже прогулялась по ковшам раз-другой. Настроение у костра стало самое развеселое, впору песни петь. Жалко, ночью нельзя. А то услышат темные злые духи, нагрянут и так подпоют, что мало никому не покажется. Известно, ночью праздновать — Чернобога славить. Только это и останавливало.
Князь Кутря быстро, рывком поднялся, двинулся к берегу. Остальные вперевалку потянулись за ним. На средине реки неслышно, без плеска, подталкиваемая одним лини, неторопливым течением, двигалась темная, остроносам тень.
— Челн, мужики, ну точно челн…
— Но не талов же, паря! Я же говорил…
— Не, точно не талов…
— А чей тогда?
— А кто его знает…
Пришлый челн выловили быстро. Поймать его оказалось нетрудно. Весеня, молодой мужик, прославивший себя в сечах со свеями, — захочешь — не забудешь, так любил он вспоминать свои ратные подвиги, — быстро выгреб долбленку на середину реки. Притулившись на носу, высунув язык от усердия, малый Еменя зацепил острогой за край чужака. Так и притянули к берегу. Выволокли из воды, обступили, разглядели поближе.
Незнакомый челн, согласились все. Не долбленный из целого ствола, как мастерили челны сами поличи или, далеко на Илень-реке, оличи, витичи и косины. Не сшитый из кож, насаженных на каркас из жердей, как делали талагайцы свои байды. Другой челн, сколоченный из отдельных гладких досок, покрытых поверху чем-то темным.
Задумались. По очереди поковыряли пальцами — доски промазаны жирным смоляным варом. Так чужаки-свеи ладят свои хищные ладьи для набегов — из досок да с густой обмазкой. Только свейские ладьи большие, те и по морям на них ходят. А этот маленький, больше двух-трех воинов с оружием едва унесет. Что за диво? Или свей вдруг обмельчали, в этих теперь умещаются? — вставил Велень. Он тоже не утерпел, бросил следить за печеной рыбой, прибежал смотреть. От его слов родичи привычно развеселились.
Пока все скалили зубы, обстукивали доски, ковыряли обмазку, рассматривали при свете горящих лесин причудливую, замысловатую резьбу на носу, любопытный малец Еменя залез внутрь, зашарил по днищу.
Вечно он торопится вперед бабки в печь сигануть. Вот и получил первым поперек любопытки. Выскочил изнутри как ошпаренный, заорал так, что лес вокруг загудел, многократно откликнулся на его крик.
Мужики от неожиданного испуга посыпались от челна горохом. Кто под куст, кто в лес, кто кинулся под обрыв. Бойкий Весеня с маху сиганул подальше в реку и полоскался на глубине, отфыркиваясь, как выдра.
Потом опомнились, начали перекликиваться:
— Эй, там, все живы?
— Да все вроде…
— А что случилось-то, почему побежали?
— Так кричали же!
— А кто кричал?
— А кто его знает!
— А Еменя, кажись…
— А чего случилось-то, мужики?!
Вылезли из укрытий, нашли в ивняке Еменю, вытащили, допросили строго. Тот отпираться не стал. Кричал, да. Испугался потому что. Чего испугался? Так мертвяк там, в челне! Как цапнет за ногу холодными пальцами!