Черный парус беды
Шрифт:
– Петь, хорош выделываться. Сказал «А», так не будь «Б». Выкладывай!
Козлов помедлил, сохраняя реноме, и сдался:
– Все началось с моего знакомства с Александром Афанасьевичем Кудрияновым. Знакомства, разумеется, заочного, поскольку жил Александр Афанасьевич в XIX веке, а преставился за год до века XX-го. Был Кудриянов личностью незаурядной, человеком широких жестов. Мог, скажем, сегодня пожертвовать 10000 на строительство в Москве больницы для бедных, а завтра столько же на создание общедоступной библиотеки. Но мало кто знал в Первопрестольной, откуда у Александра Афанасьевича его капиталы. Он это не афишировал, а если кто лез с наглой рожей, тому давал от ворот поворот. А был Кудриянов кладоискателем, и началом его богатства стал клад, собственноручно выкопанный им в 1857 году на Девичьем поле. В те годы служил Алексашка
– Повезло, – не без зависти произнес Чистый.
– Конечно, повезло, – согласился Петя. – Но тем бы и кончилось счастье Александра Афанасьевича, ну, один клад, ну, другой, если бы не поставил он это дело на поток. Глядел Кудриянов далеко, видел глубоко, организаторские способности имел незаурядные, поэтому создал он что-то вроде артели. Были в ней информаторы, которые по архивам и ведомствам сидели, были борзописцы из московских газет, были у него люди и в пожарном ведомстве. За мзду малую несли в клювиках Кудриянову слухи да сплетни о фамильных сокровищах. А он и легендами не брезговал, выслушивал, потому что легенды часто суть правду глаголят. Были в артели и землекопы, были и ювелиры, много разных людей к своему делу привлек Александр Афанасьевич. И ведь шло дело! Находил Кудриянов закопки да захоронки, и регулярно находил. Оттого и людишкам своим щедро отстегивал, ну, и себя не забывал.
– Ловкач! – уважительно сказал Федор.
– Трудяга, – вынес свою оценку Козлов. – Сначала Кудриянов все больше временем наполеоновского нашествия пробавлялся, но с годами и века раздвинул, и границы Москвы перешагнул, а потом и границы империи. Известно ли вам, сколько бунтов пережила Москва в XVIII веке? Соляной, медный, чумной… Город без конца горел, улицы меняли направления, пустыри застраивались домами, а там, где были дома, появлялись выжженные проплешины. И всякий раз, при всякой напасти в землю зарывались чугунки с серебром, шкатулки с драгоценностями, ковшики с золотыми монетами. Словно специально для Александра Афанасьевича! Надо, однако, отдать ему должное: если находил он или его люди что-нибудь, представляющее историческую ценность, и никакой иной, то он завсегда передавал найденное ученым.
– Которые… – сказала Мила и не закончила фразу, доверив это Козлову. Тот ее не подвел:
– Да, случалось. Стучали-с. А как же? У государства денег на изыскания не допросишься, а землекопы Кудриянова всегда навытяжку, всегда во фрунт. Ну, и подкормиться тоже не помешает – во всех смыслах: и экспонатами-находками, и просто подкормиться. Да-с, всем был угоден Александр Афанасьевич, всеми любим, всем дорог. Вот только знали о его делах, как я уже говорил, немногие. Опасно было выставляться с таким занятием. А ну как государство осерчает или наследники объявятся, и права предъявлять начнут? Что же – отдавать? А как же ночи бессонные, лунные? Как же нервы порченные? Да и на кого те двадцать рублей списать, что старому слуге князей Шаховских плачены за то, что он путь к сокровищнице хозяйской указал?
Джон засмеялся, но обошелся без реплик.
– Искал Кудриянов клады не только дворянские, но и российских татей разных калибров, и, между прочим, нашел «закладку» Хлопки Косолапого, который при семибоярщине со своей ватагой чуть Москву не взял. И за пределами Отечества Александр Афанасьевич отметился. Искал сокровища графини Эржбеты Батори, которая кровью девственниц надеялась себе вечную молодость сохранить. Не нашел. Искал сокровища тамплиеров и тоже не нашел. Искал, наконец, казну обезглавленного Кромвелем короля Карла, якобы схороненную где-то в окрестностях Лондона. Долго вынюхивал, средств не жалел, а все в пустую, наверное, и не было казны той, гол как сокол был перед казнью король Карл. Но именно тогда, в Лондоне, в руки Кудриянова попала эта карта. Прямиком из подвалов британского Адмиралтейства. Там тоже чиновники, жадные до денег, водились. Глянул Александр Афанасьевич, а карта-то подлинная!
– С чего он это взял? – спросил я.
– А с того, что папка, в которой был карта, оказалась с двойным дном. Ему много папок принесли, чинуша из Адмиралтейства говорил, что он утрату на крыс спишет, еще принести предлагал, но Кудриянов отказался. Долгими туманными лондонскими вечерами изучал Александр Афанасьевич содержимое этих папок, выискивая тропку к сокровищам короля Карла, и… сожалел о напрасно потраченных фунтах, осевших в карманах адмиралтейца. Сплошь пустые бумажки, никчемные, в основном доносы. И вот открывает Кудриянов очередную папку и начинает просматривать бумаги, в которых рассказывается о судьбах членов экипажа Уильяма Кидда. Кок, юнга, боцман… Все они плохо кончили: кого услали на каторгу, кого порезали в драке, а Роджер Мюррей, боцман, умер от перепоя. Но в целом, ничего интересного, и вообще непонятно, с какой стати Адмиралтейство этим занималось? Ну, то английские заморочки, русскому человеку их не уразуметь. Александр Афанасьевич не стал и пытаться. Захлопнул папку, а ткань на корешке возьми да оттопырься, а под ней – карта.
– И это доказательство подлинности? – скривил губы я.
– Кудриянов счел, что карту спрятал чиновник, который отслеживал судьбы подручных капитана Кидда. Возможно, он сам хотел отправиться на поиски сокровищ, да что-то помешало, даже карту с собой не унес, спрятал только.
– Что помешало?
– Мало ли? Может, его телега переехала, а может, кирпич на голову упал.
– А теперь, Петя, расскажи о том, как эта карта к тебе попала, – сказал Полуяров, и тем окончательно выдал себя. Знал Федя, все знал! И о карте, и вообще.
– Тоже интересная история, – кивнул Козлов. – Копался я в одном архиве. Надеялся нарыть что-нибудь о том, было ли найдено золото Салтычихи. Эта помещица истязала дворовых девок, за что попала под суд, встала к позорному столбу, а дни свои окончила в монастырском каземате. И тут, вместо документов, касающихся заныканного богатства «мучительницы и душегубицы», как о Дарье Салтыковой в рескрипте Екатерины II было сказано, передо мной вдруг появляется «дело» Александра Афанасьевича Кудриянова, вернувшегося из Англии и задержанного на границе Российской империи по решению московского окружного суда.
– Повязали, значит, мужика, – сочувственно обронил Джон Дудникофф. – А за что?
– За то, что утаил от властей и наследника княгини Двуреченской тот факт, что нашел клад, зарытый еще его прабабкой. Защищал Кудриянова в суде не кто-нибудь, а знаменитый адвокат Плевако. Тот самый, что сказал присяжным о попе-ворюге: «Он тридцать лет отпускал вам грехи, отпустите и вы ему один грех, люди русские». Или что-то в этом роде. Попа оправдали. Речь защитника во время «кладоискательского» дела была почти так же лаконична: «Как нам известно из истории, графиня Двуреченская страдала от сифилиса, от него и померла. Мой подзащитный является попечителем больницы, в которой лечат от дурных болезней, и пациентом оной больницы значится присутствующий в этом зале правнук графини. Я полагаю, что, в свете данных обстоятельств, господин Кудриянов ему ничего не должен».
– Красиво, – сказала Мила.
– На то и Плевако! Разумеется, Александра Афанасьевича отпустили с миром. Перенесенное им нервное потрясение, однако, оказалось столь сильным, что до дома он не доехал – помер от апоплексического удара. А бумаги его, что на границе отобрали, остались в суде. Наследники Кудриянова, а таковые нашлись, хотя был он бездетен, о бумагах этих либо не знали, либо забыли. Бумаги списали в архив, где они преспокойно и пролежали чертову уйму лет, пока не попали ко мне. А сейчас, думается, я должен уступить слово уважаемому господину Полуярову, – и Козлов с улыбкой склонил голову.