Черный паук
Шрифт:
— Они молчат. Они ничего не скажут. И тайна их гибели никогда не раскроется.
Вот. Теперь дальше.
Дома нас ждала еще одна печальная новость. Шофера, отвозившего Жермену в город, нашли мертвым в степи. Горло его было перерезано чем–то вроде бритвы. Вызвали из города милицию и агентов Уголовного розыска МУР. Выяснилось, что мать шофера была здоровехонька, и в этот вечер преспокойно гнала самогон. Вот этот самогон и прельстил, вероятно, шофера, когда он отпросился у Жермены на хутор. Он был пьяницей и задирой, и легко
Во всяком случае, ни МУР, ни мы ничего не выяснили.
Афанасьев поймал на себе умоляющий, страдальческий взгляд Козлова. Этот взгляд молил не рассказывать ему того, о чем он уже догадывался.
Комиссар затянулся папиросой и продолжал:
— Вам надо знать это, милый Козлов. На ошибках мы учимся.
С этого самого времени я ходил, как чумной.
Я никак не мог оформить неопределенных подозрений, которые накапливались у меня в течение нескольких дней.
Все, до чего я додумался, сводилось к тому, что баки с бензином взорваться от неисправности в моторе не могли.
Конструкция «Юнкерса» совершенно исключает эту возможность. Герметически закрытые баки находятся в крыле, и раньше, чем огонь доберется до них, летчик благополучно спланирует. Особенно такой опытный летчик, как Шпет, имеющий два ордена Красного Знамени, три железных креста и еще что–то. Самое большее — штаны у пассажиров затлеют.
Отчего же случилась авария? Разрыв сердца? Обморок? Вряд ли. Очевидцы уверили меня, что над крылом «Юнкерса» показалось белое облачко. Это значит, что взорвался бак с бензином — но каким образом? Неужели случайная папироса?
Я ломал себе голову и не мог прийти ни к какому заключению. Жерме
ну оставили в школе. В Москву было послано прошение о предоставлении ей персональной пенсии. К ней мы относились бережно я внимательно, из уважения к ее горю и в память военных и революционных заслуг Подгорского.
Боюсь, что многие из нас жалели больше ее, чем погибших товарищей.
Прошел еще один месяц. Наступили холода. Полеты должны были сократиться на зиму. Курсанты возвращались после полетов с носами синими, как сапфиры.
Однажды в городе я зашел в ресторан и, к моему изумлению, увидел там в углу Жермену в обществе какого–то человека, довольно потрепанного, но с претензией на дешевую элегантность. Ну, думаю, какой–нибудь товарищ по цирку! Она сидела ко мне спиной и о чем–то с увлечением говорила.
Я невольно следил за ними из–за развернутой газеты. Они говорили вполголоса, и из–за проклятых скрипок ничего нельзя было расслышать. Тогда я был в таком состоянии, что всякая таинственность возбуждала во мне острое любопытство.
Глядя на ее смуглый затылок, легкий овал щеки
и сухие, цепкие руки, я задумался.
— … Черный паук… Почему она выбрала этот псевдоним? — думал
И вдруг глубокий смысл этих слов открылся мне в своей первоначальной сущности.
— Паук… Паук… Паучиха… хищное насекомое, плетущее паутину и вы-
сасывающее кровь из неосторожных жертв.
Я вспомнил Лури, но сейчас же мне стало стыдно перед собой за эти вероломные мысли.
Милая, честная, мужественная Жермена!
В это время, — я ясно это видел, — руки их встретились в ее муфте, лежащей на столе. Она незаметно вытащила оттуда какой–то небольшой сверток и спрятала его у себя на груди. Эта таинственность показалась мне странной, но снова я с негодованием отказался от своего любопытства. Какое право я имею вмешиваться в личную жизнь молодой женщины? Я ушел из ресторана, и до вечера бесцельно бродил по городу, отдавшись своим мыслям.
В школе готовились к прощальным полетам перед зимним перерывом.
Накануне этого дня за ужином я взглянул в прозрачные синие глаза «Черного Паука» и как следует выругал себя за скверные мысли, хотя сам не смог бы объяснить себе, почему они скверные. Пришла ночь, светлая и студеная. Я не мог спать. Бессонница привела меня на аэродром. Тоска стучалась в виски. Сонно откликался часовой. Ангары были заперты. Я прошел мимо них, и вдруг увидел узенькую полоску света в одной из дверей. Вот тебе и на!
Подкрался к ангару. Дверь была не заперта, и внутри кто–то был. Тихий, таинственный треск, несшийся оттуда, показался мне оглушительнее грома. Я подождал несколько секунд. Треск не прекращался. Заглянув в щелку, я увидел только, как будто висящее в воздухе, белое крыло Авро, освещенное слабым колеблющимся светом.
— Кто–нибудь из летчиков чинит аппарат, — успокоил я себя и открыл дверь. И вдруг…
Афанасьев взглянул на Козлова. Тот сидел ни жив, ни мертв, и губы его были так же белы, как ощеренные в мучительной гримасе зубы.
Было жестоко рассказывать с такими подробностями о предательстве женщины, которую он, по- видимому, любит до сих пор.
Но это было необходимо, чтобы в дальнейшем закалить его в борьбе с женщиной и соблазном.
…И вдруг я увидел белый, чистый лоб под черными косами, синие испуганные глаза, блуждающие тени на прекрасном лице. Одним словом, передо мной была Жермена.
В ее руках были клещи и небольшой патрон. Она глядела на меня, не двигаясь с места.
Это было похоже на непоправимый, страшный сон. И вот, как будто мои затуманенные глаза кто–то протер, как помутневшее стекло, я увидел все то, чего раньше не замечал. Я увидел настоящего, живого, хищного черного паука.
— Что вы здесь делаете, Жермена? — спросил я.
Она не ответила. Она увидела по моему лицу, что мне все понятно.
—Что вы здесь делаете? — повторил я и шагнул в ангар, чувствуя, что у меня колени начинают дрожать от бешенства.