Черный передел
Шрифт:
Аржановой пришлось выдержать полтора часа богословской беседы с ученым монахом. Единственное, о чем она попросила Энвера, – чтобы он перешел на русский язык, ибо философских терминов на тюркско-татарском она не знала. Молодой турок сжалился над ней, но часто затруднялся сам, подыскивая нужные русские слова. Анастасия приходила ему на помощь, и в этом случае слово они заменяли рассказом о нем, перечислением всех его смыслов.
Оказывается, в теоретических произведениях суфии давно сформулировали понятие о четырех формах познания, символами которых являются четыре жидкости.
Первая форма познания подобна воде.
Практически каждому человеку
Вторая форма познания подобна молоку.
Главную роль здесь играет воображение и интуиция человека, его умение улавливать отголоски иных миров в своем сознании и облекать их в слова, образы, звуки. С этой формой познания связаны искусство, литература, мышление. Символ интуитивного познания – молоко, оно более питательно, чем вода.
Третья форма познания подобна молодому, жидкому меду.
Опыт Пророка Мухаммеда и корифеев суфизма, выраженный в их теологических творениях, во многом отличается от непосредственного восприятия мира. Все они имеют дело с реальностью без вкуса, запаха, цвета, звука. Она не оказывает воздействия на органы чувств, но дает верующему необыкновенно яркие ощущения. Суфии сравнивают ее с медом: весьма питательно и в то же время очень сладко.
Четвертая форма познания подобна вину.
Только специально подготовленный человек, избранник Бога, развивший в себе особое, духовное восприятие мира, способен на переживание ВЫСШЕЙ РЕАЛЬНОСТИ, которая не доступна ни органам чувств, ни интуиции. Тогда познание из последовательного, логического акта становится Божественным откровением, озарением. Суфий достигает мистического экстаза. В чем-то это похоже на воздействие вина, но вина Божественной мудрости. Опьяненные им есть свидетели ИСТИНЫ.
Вот о каком вине писал в рубаях Умар ибн Ибрахим ал-Хайам, великий суфий.
Энвер говорил так долго и увлеченно, что спорить с ним или задавать провокационные вопросы уже представлялось Анастасии опасным для дела. Хотя она, припомнив кое-какие стихи персидского поэта, находила в них слова «сок винограда», «кувшин вина», «глоток вина», «сто чаш осушу», «я, правда, пьяница, блудник и мужелюб», «умирая с похмелья». Значит, не только неземное вино Божественной мудрости употреблял Хайам…
Из всего сказанного, тем не менее, вырисовывалась картина, весьма интересная для секретной канцелярии. В сущности, молодой дервиш рассуждал о собственной исключительности, о полной независимости от мирских правителей и законов, ими установленных для своих подданных. Посредством отшельничества, изнурения плоти, упражнений на концентрацию внимания и медитации суфий достигает единения с Богом и имеет право, не подчиняясь никому, сам решать, что в этой жизни хорошо, а что – плохо.
Суфизм превратил Энвера в законченного индивидуалиста. Это было очень ценное качество на фоне толпы его соотечественников – малообразованных, фанатичных, живущих по понятиям родо-племенного строя, легко управляемых духовенством, которое внушало им неистовую ненависть ко всем иноверцам.
Впрочем, свободное толкование догматов ислама могло стоить монахам жизни. Например, шейха Хусайна ибн Мансура ал-Халладжа, основателя одного из братств, жившего в Багдаде в X веке, били плетьми, распинали на кресте, затем обезглавили, тело сожгли и пепел бросили в реку с минарета. Другой знаменитый проповедник
Гладкие каменные плиты во внутреннем дворике Тахталы-Джами (мечети с деревянным полом. – А. Б.) еще хранили тепло жаркого крымского полдня. Но тисовые и буковые деревья, обрамлявшие двор и небольшой водоем с фонтаном для ритуальных омовений, уже отбросили длинные тени на землю. Служки из мечети подметали плиты вениками, расстилали на них ковры и раскладывали подушки, образуя во дворе ровный правильный круг.
Русские путешественники, ведомые Энвером, пришли на «хадарат» в числе первых.
Само собой разумеется, одежда их оставалась восточной: Анастасия – в белой накидке «фериджи», ее охрана – князь Мещерский, сержант Чернозуб и капрал Ермилов – в кафтанах, но теперь – вооруженные саблями. Молодой дервиш сразу представил гостей шейху тариката мавлавийа Ходже-Ахмаду. Глава братства сказал русской женщине несколько приветственных слов и протянул руку для поцелуя.
Это был знак особого благорасположения. Аржанова, наклонившись, слегка коснулась губами сухой, морщинистой ладони почтенного старца. Худой и невысокий Ходжа-Ахмад носил одежду, одинаковую с другими монахами, но серовато-беловатый балахон его дополнял не простой колпак, а с навернутой на него белой чалмой, обозначающей, что ее обладатель совершил паломничество в Мекку. Анастасия передала ему два мешочка с монетами и поблагодарила за высокую честь, ныне ей оказанную.
– Давно ли, дочь моя, ты перешла в нашу веру? – спросил шейх.
– Полтора года назад.
– Срок небольшой. Но на нашем языке ты говоришь довольно гладко.
– Думаю, Аллах помогает мне.
– Сегодня ты увидишь, как Его благодать снисходит на посвященных.
– С трепетом в сердце буду ждать этого чуда.
– Место для тебя и твоих слуг готово. Садись вон там, под деревом, – старец указал на раскидистый бук, что рос почти у самого водоема. – Вам подадут кофе, выпей чашку сразу и до дна…
В качестве накиба-ал-меджлиса, или распорядителя собрания, выступал уже знакомый Анастасии Юсуф-эфенди. Он встречал каждого гостя и усаживал его на подушку возле круга. Собралось человек двадцать пять. Кроме Аржановой, женщин не было. Да и она находилась достаточно далеко от мужчин и в общей с ними молитве принимать участия не могла.
Наконец, Ходжа-Ахмад вышел на середину круга и сел на подушку, положенную там. Мгновенно установилась полная тишина. Шейх дал знак Юсуфу-эфенди. Тот негромко, но медленно и отчетливо стал читать наизусть фрагмент из древнего сборника хадисов «Муснад», трактующий об отношении Бога к людям:
– Ничего из того, что сделает Мой слуга для приближения ко Мне, не дойдет до Меня скорее, чем исполнение им долга, мною предписанного. Мой слуга приблизится ко Мне, творя и другие дела, показывающие его преданность ко Мне, и тогда Я возлюблю его. Я стану ухом, которым он слышит, глазом, которым он видит, рукой его, удар наносящей, ногой его, ступающей по земле…
Пока накиб-ал-меджлис говорил, служки разносили маленькие металлические чашечки с горячим кофе. Участники собрания выпивали его одним глотком. Аржанова поступила так же, и скоро почувствовала, что напиток оказывает на нее какое-то странное воздействие: сердце забилось сильнее, дыхание участилось, а в голове как будто просветлело. Она оглянулась на Мещерского, сидевшего на подушке справа от нее. Похоже, и он испытывал нечто подобное.