Черный принц
Шрифт:
– Больно.
…боль уйдет.
Плавится кожа, стекает с ладоней на камень, и запах паленого мяса, волоса горелого перебивает прочие. Легкие горят, но надо дышать.
Встать.
На ноги, хотя бы на четвереньки, потянуться к силе, которой слишком много…
…зачем?
Затем, что он хочет жить.
Броня не защитит, но она ложится на плечи знакомой тяжестью. И растрескавшийся, разодранный мир блекнет. В нем, черно-белом, огонь – это белое.
Ночь – черное.
И тысяча один оттенок серого, который и позволяет верить, что мир
Идти.
…куда?
Не слушать голос ее, она – ложь.
…просто ты боишься.
Да. Наверное…
…позволь мне забрать твои страхи…
Нет. Здесь и сейчас, в черно-белом мире каменных домов, труб, которые сами задыхались собственным дымом, гулкого прибоя и голоса, который заглушает иные голоса, он будет жить.
…зачем?
Просто жить.
…разве есть смысл?
Наверное, Олаф не знает, есть ли смысл. Осень вот есть, точнее была, и листья, которые падали на воду. Сама вода, тяжелая, мутная. Мусор на ней и ветер, который пробирался в старую баржу, подталкивая ее к пирсу. Порой он раскачивал колокол, и тот гулко вздыхал.
Есть зима, что началась со льда в старом ведре. Ветви можжевельника и сосны, которые он пытался сплести в венок, потому что на Перелом люди плели венки, точнее, их Перелом назывался иначе. А она, его женщина с волосами рыжими, как пламя, смотрела. И помогала, вплетала в его венки ленты.
Зачем ему смысл, когда есть ленты и она?
Она боится пламени и поэтому не соглашается провожать солнце, потому как считает, что солнце – все из огня…
…она ненастоящая.
Неправда, Олаф знает. От волос ее пахнет дымом, он много раз перебирал эти пряди, пытаясь понять, где прячется запах. Кожа ее сухая, и губы сухие, они трескаются. Олаф купил в аптеке на углу бальзам с пчелиным воском и губы мажет. Она же улыбается и пытается повторить…
Ее руки неловки. А у бальзама ежевичный привкус. Странно, что аромат другой, кажется, лемонграсса, но привкус ежевичный. И они вдвоем бальзам съедают.
Двое сумасшедших на старой барже.
…она лжет тебе.
…ты просто ревнуешь.
…я выше ревности.
…ревнуешь.
…лжет… забудет… бросит… женщины не умеют иначе.
…а ты?
У огня собственный запах. Сердце его – кедровое масло. И свитой – теплая корица… крупица кардамона, сладковатый иланг-иланг. И железная окалина, сдобренная дегтярной вонью.
У огня собственный голос, который Олаф не спутает с иным. В нем нежность и обещание покоя, которого он еще не так давно жаждал.
…она отвернется… они все отворачиваются и уходят… ты будешь несчастен.
У огня рыжие космы, что прорастают сквозь мостовую, вьются, не то поземка, не то лоза. Цепляются за мост, грозя обрушить, и соскальзывают. Они выпускают побег за побегом и уже карабкаются по стенам домов.
…уходи!
У огня сотня лиц, и все смотрят на Олафа.
А он улыбается, зная, что некуда отступать.
У огня тысячи рук, и каждая норовит прикоснуться. Рыжие пальцы с углями ногтей, перстни лавы и пламенная ласка, что плавит чешую.
Не побежит.
У него хватит сил шагнуть на раскаленную мостовую и, оскалившись, встать на пути огня. За ним – город, в котором слишком много дерева и людей.
…поиграем?
И она смеется, роняя искры… поиграет… пока есть еще время для игр.
Олаф не услышал, как захрустели, принимая тяжесть зеркального неба, опоры моста. За мгновение до того над его головой сомкнулись рваные крылья огня.
…он пах лакричными леденцами.
Глава 41
– Идем. – Освальд держал за руку крепко, и Таннис старалась не думать, что в рукаве его бритва спрятана. Острая такая бритва, которой он способен по горлу полоснуть.
Одного удара хватит.
…не станет бить, он ведь обещал, а он, хоть и скотина, но слово держит. И спешит, тянет ее куда-то… куда?
– Постой. Я не могу так быстро… мне плохо.
Шпильки потеряла. И шляпку. Вуали жаль, без вуали Таннис чувствует себя беззащитной.
Он замер, позволяя отдышаться.
Безумный.
– Ты ведь слышала? – Провел пальцами по щеке, к шее прижал, нахмурился. – Тебе действительно стоит отдохнуть. Но ты ведь слышала, верно?
– Взрывы?
Улыбка счастливая какая… он и вправду верит, что изменит мир?
Уже изменил.
– Да, малявка. Взрывы. Теперь все станет иначе.
…Город утонет в огне.
– Для кого?
Бессмысленный вопрос, но Освальд отвечает:
– Для меня. Для тебя. Для всех людей. Они поймут, кому на самом деле принадлежит этот мир. Псы уйдут. За Перевал. Для начала за Перевал, а там…
Он обнял Таннис, сжал, гладил по голове, по спине, как когда-то, когда пытался успокоить. Но сейчас он сам был взволнован.
– Людей больше. Люди сильнее. Они просто привыкли, что правят псы… на самом деле их сила уже ничто. Есть прогресс… механика… ты помнишь Патрика? Конечно, ты помнишь Патрика…
…молчаливого и слегка неуклюжего, стесняющегося, что своего огромного неповоротливого тела, что неспособности выразить мысли? Помнит.
Патрика с его семьей, с любовью к железу, которое он слышал и слушал куда охотней, чем людей.
– Он придумал совершенно замечательную вещь… оружие… не придумал, усовершенствовал. В Шеффолке хорошая библиотека, много рукописей… ты знала, что псы следят за нами? За такими, как Патрик, которые способны мыслить иначе? И оружие создавали не раз и не два, но изобретатель вдруг исчезал, а с ним и изобретение.
Освальд говорил это так яростно, что собственные его руки дрожали от волнения.
– Они пришли позже и забрали наш мир, нашу историю, нашу судьбу… мы просто исправим все… малая жертва ради большой… Патрик сумел разобраться с чертежами. Он кажется туповатым, а на самом деле – золотая голова. И я дал ему возможность работать, такую, какую он никогда бы в прежней своей жизни не получил. Теперь у нас есть оружие… и будет еще больше… псы уйдут.