Черный пролетарий
Шрифт:
Жёлудь только плечами пожал, стараясь понять и разделить чувства Михана. Стажёра укатала служба, а клубе гоношилось веселье. Отбивали ритм барабаны и тарелки, наяривала скрипка, играл аккордеон. Ахтунги, наряженные в броские мундиры заведения, оставались при своих перекрещенных портупеях с железным кольцом на груди, сигналя непонятливым, что и на халтуре находятся при исполнении. Один собирал плату, другой отцеплял от медного столбика золочёную верёвку на крючке и запускал публику. Или не запускал, отгоняя выставленной ладонью, и деньги тут не имели значения.
— Танцульки
— С ночными бабочками, — поправил натаскавшийся в муромских реалиях Жёлудь.
— С красавицами тогда уж, я тоже по-ихнему наблатыкался, — не ударил лицом в грязь стажёр, выслушавший в роте кучу баек от вернувшихся из увольнения ратников.
«Полукровка», — стоящий перед ними молодой осанистый эльф с мифриловыми колечками, продетыми по нижнему краю ослиных ушей, вполоборота облил парней высокомерным взглядом, а молодая рыжая кобылка, держащая его под ручку, в знак поддержки издала короткий презрительный треск.
«Послерожденный», — Жёлудь сделал морду кирпичом и полоснул незнатного эльфа таким надменным взором, словно сам родился в Садоводстве до Большого Пиндеца.
— Слышен хруст французской булки, — сообщил он Михану, чтобы парочка впереди услышала.
Стажёр не уловил перегляда, но быстро врубился в обстановку.
— Потянуло запахом свежей выпечки, — демонстративно принюхался он.
Эльф отвернул гриву. Уши навострились и обратились прямо вперёд в знак категорического нежелания слушать глумливые речи недоносков.
— Может, двинем отсюда, пока не дошло до выковыривания изюма? — воспользовался ситуацией Жёлудь, чтобы не платить три рубля за сомнительное дрыгоножество, а спокойно напиться.
Очередь продвинулась. Ахтунг отцепил верёвку, запустил эльфа с кобылой, накинул крюк, отгородился десницей.
— Найн, — сообщил он.
— Чего? — Михан непонимающе уставился на ладонь, почти упёршуюся ему в грудь.
— Не вы, — строго сказал ахтунг. — Оба. Идите отдыхать в другое место.
У Михана едва не упала шторка, до того стало обидно прилюдно опозориться. Эльф прошёл фейсконтроль, а такие чёткие пацаны нет!
— Ты, воспитанный в семье геев хипстер, — забычил он, но ахтунг только придавил лыбу, ему такое было не впадляк.
Жёлудь проявил благоразумие и оттащил сына мясника, приговаривая:
— Забей, твой пердёж и рычание не вызовут блатных ситуаций. Это коренной обитатель Содома. Его бить только палкой. Здешние воротилы знают, кого ставить на дверь.
— Ты прав, пожалуй, — предпочёл согласиться Михан, у которого отпало настроение танцевать. — В таком заведении с эльфами и ахтунгами можно на раз-два зафоршмачиться. В дружине узнают, не простят.
Жёлудь проглотил пилюлю насчёт эльфов, хотя в силу происхождения относил себя к высокородным. Он был рад, что ситуация обернулась в его пользу. Не зря на совесть покормил Хранителя перед гулянкой!
— Найдём пацанский кабак и оттянемся, — утешил он друга. — Я тут знаю «Жанжак».
Но в «Жанжак» они не попали, все столы были заняты. Тогда пошлялись по проспекту Льва Толстого, поплёвывая
— Винная пивная Мар Кабернеса «Томная ночь», — прочёл заскучавший Михан.
— Вот теперь айда, — оживился Жёлудь. — У меня в глотке пересохло и бабосы карман жгут.
— Только что ныл про дорогие билеты, — подначил Михан. — Забыл, дурень?
— Не ссы, засранец, я угощаю, — подмигнул вдохновлённый приятными воспоминаниями молодой лучник. — За ночными бабочками потом пойдём. Всё будет грамотно, тут тебе не на танцполе лапти ронять. Это Пролетарская сторона!
Разливнуха гудела. За стойкой стоял пожилой мясистый пивень, осаждённый питухами и петухами. Не исключено, что это был сам маэстро Мар. Прямоугольное нездешнее лицо его с крупным носом и полуопущенными тяжёлыми веками налилось пунцовым, видать, знал толк в красненьком. Он медлительно двигался и размеренно кивал на реплики посетителей, а руки так и мелькали, наполняя из оплетённых бутылей прозрачные стаканы, толкал их клиентам, принимал монеты, отсчитывал сдачу.
Не решаясь отвлекать маэстро, парни сели за столик у стены, которых в большом зале было достаточно — завсегдатаи предпочитали общаться с хозяином и своей компанией.
Из проёма за стойкой выплыла грузная потаскуха в засаленном фартуке, с цигаркой на губе, окинула зал намётанный взглядом, подвалила к парням.
— Здесь только вина, мальчики, — хрипловато известила она.
— Литр? — спросил Жёлудь.
— Чего там, два! — Михан не отводил глаз от низкого выреза фартука, в котором бугрились подтянутые лифчиком загорелые прелести официантки. — Неси такого и сякого, какие есть самые нажористые.
— Мавродики не принимаем, — официантка одарила ухмылкой извозчика, завезшего пассажира в непонятное, которая должна была сойти за примирительную улыбку. — Вы здесь новенькие. Деньги сразу показываем, мальчики.
— В превосходное место ты меня завёл, — пробурчал Михан, провожая глазами виляющую корму потаскухи. — Обещал пацанский кабак, а нас как лохов приняли.
К концу первого литра он сказал:
— А место ничего, и вино хорошее.
К пятому стакану он молвил:
— Уютно здесь. Надо бы такое заведение в Новгороде найти, чтобы с вином, а не с пивом.
— Найдёшь, — великодушно обещал Жёлудь. — В Новгороде греки, а где греки, там вино. И симпозиумы, — добавил он, хихикнув.
— К чёрту симпозиумы. Примут меня в дружину, я сразу женюсь. Буду жить в Великом Новгороде на полных правах, понял, дурень!
— За женитьбу! — поддержал Жёлудь.
Хрустнулись стаканами.
Михан, у которого от темы женитьбы в кальвариуме закрутились соответствующие шестерёнки, выловил шлындающую меж столами официантку.
— Скажи, уважаемая, — от креплёного вина голос у него сел как у заправского колдыря. — Чё как тут насчёт девок?