Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями
Шрифт:
Час предстояло где-то убить. Возвращаться домой не хотелось, и Сергей направился в уже знакомый парк за больницей. «И пивка-то перед тренировкой не глотнешь…»
Найдя единственную более-менее уцелевшую скамейку, он уселся в теньке. День снова обещал быть теплым. Достав телефон, Бабкин сфотографировал близрастущие кусты, здание больницы за кустами, разбитую дорогу перед больницей и одинокий чахлый одуванчик, легший грудью на бордюр, как на бруствер. Каждый их этих информативных снимков он отправил жене с дурацкими смешными приписками. Это развеселило его на целых десять минут.
Но Маша работала
«Скучный не скучный, а старушонку-то грохнули».
Это как минимум. Если подтвердятся ее слова насчет боксера, у них есть еще одна жертва.
Бабкин взглянул на часы. Сорок три минуты до одиннадцати!
Вдалеке на дорожке показалась фигура, которая заставила его отвлечься от тоскливого созерцания циферблата.
К скамейке приближался человек, одетый в лохмотья невообразимой степени истрепанности. Сергей решил поначалу, что это актер местного театра, выбравшийся на перекур с репетиции. Но чем внимательнее разглядывал он фигуру, тем тверже убеждался, что ошибся. Никакой это был не актер. Это был пират, века восемнадцатого, судя по степени, до которой истлели его одеяния. Причем пират-зомби. Только самовыкапыванием из могилы можно было объяснить, отчего сия живописная личность вся перепачкана в земле.
На голове удивительного индивидуума прочно сидела шляпа с искусственным букетиком фиалок на полях.
Подволакивая ногу, зомби доковылял до Бабкина и замедлил шаг. Сергей рассматривал его с нескрываемым интересом.
«Будет клянчить на опохмел».
Пират остановился напротив, сдернул шляпу и отвесил поклон с неожиданной грацией.
– Я вижу, вы джентльмен! – сообщил он.
Бабкин одобрительно гыгыкнул. Широкие джинсы, футболка с надписью поперек широкой груди «Уплочено», кроссовки и бритая голова – все исчерпывающие признаки джентльмена в наличии. Футболкой Сергей особенно гордился.
– Не хотелось бы отвлекать джентльмена от его размышлений, – вежливо продолжал босяк. – Но не соблаговолите ли вы пожертвовать небольшую сумму в фонд поддержки вымирающих животных?
– Спиртоглотов? – предположил Бабкин.
– Хомо эбриусов, – строго возразил проситель.
Развеселившийся Сергей без лишних слов вручил босяку стольник. Тот повертел купюру в руках, словно не понимая, что с ней делать, и протянул обратно.
– Это очень щедро с вашей стороны, – пояснил он. – Но мне вполне хватило бы меньшей суммы.
– Что, еще есть жертвователи? – озадачился Бабкин.
– Наш фонд в состоянии изыскать внутренние резервы, – с достоинством заметил босяк.
Сергей засмеялся. Определенно, этот тип ему нравился. Он встал и сунул купюру в карман.
– Пошли, мужик, покажешь, где у вас можно нормальное пиво купить. А то вчера какую-то гадость баночную пришлось хлебать.
– С радостью буду вашим проводником, – согласился попрошайка. – Если вы не сочтете ниже своего достоинства…
– У тебя какое образование? – перебил Бабкин, принюхиваясь, не воняет ли от его нового знакомца. – Философский, поди?
– Исторический! – приосанился попрошайка.
– Так я и думал. Потопали, экскурсовод.
Полчаса спустя на скамейке в парке при городской больнице сидела
Учитель когда-то был брошен на амбразуру девятого «Б», чтобы заткнуть ее своим телом. Девятый «Б» почти целиком состоял из подростков, в отношении которых был бы бессилен даже педагогический гений Макаренко. Собственно, вся школа, в которую попал несчастный выпускник нижегородского истфака, была крайне далека от идеалистических представлений о детях. Каждый ее учитель хотя бы раз в день испытывал острое сожаление, что в России запрещена свободная продажа огнестрельного оружия. А некоторые пребывали в этом состоянии почти все рабочее время.
Девятый «Б» жестоко изводил чудаковатого историка. Тот скрипел зубами, но терпел. Даже пытался устанавливать свои правила. Пару раз его били, но упрямый выпускник истфака, замазав фингалы, все равно шел доносить до детей суть противоречия «верхи не могут, низы не хотят».
Конфликт находился в затяжной фазе, когда случился День народного единства. Опоздав в школу, изрядно замордованный историк остановился перед выстроенными на торжественную линейку школьниками. И узрел за их спинами вытащенный в честь праздника транспарант «Дети – это наше будущее».
Учитель осмотрел родные морды и начал посмеиваться. Надо сказать, в его классе, как назло, подобрались подростки, подтверждавшие своим видом теорию Ломброзо. При взгляде на них создавалось ощущение, будто знаменитый итальянец разработал свою доктрину как раз после учебы в девятом «Б».
Транспарант покачивался под потолком.
Историк засмеялся громче.
Директор вынужден был оборвать торжественную речь и обернуться к нарушителю спокойствия.
– Так вот ты какое! – с трудом выговорил тот сквозь рвущийся с губ смех. – Будущее!
– Алексей Алексеевич! – призвал директор к порядку.
Но на учителя нашел неостановимый стих.
– Вот эти хари! – провозгласил он, изнемогая от хохота. – Рыла эти! Вот эти, значит, образины! Наше будущее! А-а-а!
Девятый «Б» насупился и стал еще страшнее.
– Вы посмотрите на них! – утирал слезы историк. – Это же предвестники апокалипсиса!
– Алексей Алексеевич! Возьмите себя в руки!
Вместо того чтобы последовать совету, историк артистично почесался под мышками и вытянул губы трубочкой. Самое неприятное заключалось в том, что в его оскорбительной пантомиме и впрямь прослеживалось удивительное сходство с некоторыми учащимися.
– Алексей Алексеевич, прекратите немедленно!
– Деградировали-деградировали, да и выдеградироваили! – не сбившись ни в единой букве, отрапортовал учитель.
– Вон! – рявкнул директор.
– Если это будущее, долбаните его атомной бомбой! Вершина эволюции – человечикус идиотикус! Вот она, перед вами!
Он вытянул руку, в точности как памятник Владимиру Ильичу Ленину на одноименной площади, и застыл, указывая на скалящийся класс.
– Дегенератикусы! Кретиникусы!
Вся школа остолбенело наблюдала, как историк прощается со своей крышей.