Черный став
Шрифт:
Марынка вздрогнула и подалась вперед. Это был Наливайко.
— Чего ты пришел?
— Не можу больше, Марынка… Прямо хоть в домовину!..
Он подвинулся к ней совсем близко и смотрел на нее с жалкой, кривой усмешкой. Ему, видно, приходилось трудно — у него глаза и щеки совсем запали. Марынка не отрывала от него глаз и тяжело, взволнованно дышала.
— Я тоже не…
Она не договорила, положила ему руки на плечи и заплакала. Потом вдруг стала порывисто ласкать его, дрожа, задыхаясь, прижимаясь к нему трепещущей грудью. Волосы ее упали и рассыпались, сорочка на груди расстегнулась,
— Тяжко… Страшно… — шептала она, цепляясь за него руками, словно боясь, чтобы он не ушел и не бросил ее одну…
Она нашла губами его губы и жадно впилась в них, схватила его руку и прижала ее к своей груди, судорожно извиваясь всем телом, тяжело опускавшимся вниз. Ее тонкие, худые руки налились необычайной силой, она упала вдруг на землю и потянула его за собой. Он испуганно, растерянно бормотал:
— Марынка… Сердце мое…
А Марынка вся билась и плакала, сама, казалось, не зная, чего хотела от него.
— О Боже!.. О, Боже ж мой!.. — стонала она, царапая его руки, напряженно приподымаясь и снова падая головой на землю…
В кустах вербняка прошел какой-то резкий шум, треснула, переломившись, ветка и раздался странный звук, точно там кто-то крякнул от злости и досады. Марынка, сразу затихнув, с силой оттолкнула от себя Наливайко и вскочила на ноги.
— Что это? — спросила она, испуганно озираясь во все стороны…
В темноте у реки как будто тихо затренькали струны не то скрипки, не то кобзы, и кто-то зашипел: тссс… Потом что-то загудело, точно сдержанный смех, низким, хриплым басом…
Марынка вся замерла от страха, не отрывая глаз от кустов вербняка.
— То старая жаба в болоте… — сказал Наливайко. — Не бойся…
Он взял ее за руку, — но Марынка вырвалась. Она насторожилась, боязливо прислушиваясь. Ничего больше не было слышно. Только за углом мельницы робко, осторожно начал свою песню сверчок… тррр… тррр… тррр-тррр… И в самом деле заквакала у берега в трясине лягушка низким, глухим басом…
Марынка трепетала от страха. Она схватилась за ручку двери и попятилась внутрь мельницы, дрожа всем телом.
— Иди… — шепотом сказала она, отстраняя Наливайко руками. — Завтра до церкви приду…
И она захлопнула перед ним дверь и задвинула ее засовом…
Марынка легла. Ее била лихорадка, ей долго не удавалось заснуть. Ушел Наливайко или стоит там и ждет?… Ей все чудилось, что вокруг мельницы ходят люди и разговаривают. Снова там что-то звенело, тренькали струны кобзы или скрипки; и старая жаба несколько раз принималась квакать, издавая противные хриплые звуки.
Потом вдруг кто-то тихо постучал в окно. Марынка подумала, что это Наливайко все еще стоит там у мельницы и ждет, чтобы она вышла. Она набросила на себя юбку, шаль и вышла. И страшно было — и тянуло посмотреть, как он там ходит у мельницы и ждет…
Луна уже закатилась. Ярко мерцали звезды на черном небе. Берег и воды Сейма совсем слились в темноте, только по золотым змейкам отражавшихся в реке звезд видно было, что там — вода.
Около мельницы никого не было. По вербняку у берега шел шорох — не то ветер путался в кустах, не то птица ночная перепархивала с ветки на
— Кто тут? — спросила Марынка, напряженно вглядываясь в темноту.
Шорох усилился. Теперь уже ясно было слышно, что там кто-то тяжело пробирался сквозь кусты. Из вербняка вдруг вынырнули две темные фигуры, одна низкая, другая высокая. Они остановились там и о чем-то шептались…
Марынка боязливо отступила за порог и приотворила дверь, просунув голову в щель.
— Та кто тут? — уже со страхом снова спросила она.
Глаза Марынки пригляделись к темноте, и она узнала Скрипицу по его рваной свитке и шапке.
— То ты играл?
— Эге ж…
— Зачем пришел? Что тебе надо?..
Скрипица ничего не сказал и отодвинулся в сторону, оглянувшись на стоявшего позади него высокого человека. Марынку начинала бить лихорадка.
— Кто ж то с тобой? — чуть шевеля губами, спросила она шепотом.
Скрипица и на это ничего не ответил. Высокий человек шагнул из-за него вперед, и Марынка вдруг увидела два зеленых глаза, светившихся, как ночные светляки.
— Ой, Боже! — тихо вскрикнула она, отшатнувшись назад…
Дрожа с головы до ног, она со всей силы захлопнула дверь и задвинула железный засов…
У мельницы слышался тихий говор, но нельзя было ничего разобрать. Только можно было понять, что один сердился и ругался, а другой оправдывался. Скоро голоса затихли, и на воде послышался тихий плеск весел…
Марынка вернулась в дедову комнату и легла в постель. У нее от страха холодели руки и ноги. Опять он здесь! Что ей делать? куда от него спрятаться?..
Она вся дрожала… плакала. Только перед рассветом, замученная вконец тоской и страхом, заснула. И во сне ее била жестокая лихорадка…
XXX
Похищение
После пожара в Городище о Бурбе долго ничего не было слышно; недели через три до Батурина дошел слух о совершенных каким-то злодеем убийствах в селе Красном и на конотопской и бахмачанской дорогах, — и все в один голос приписывали их Бурбе.
Становой пристав совсем замотался, разъезжая по деревням в поисках за разбойником. Что злодей в этих трех преступлениях был один и тот же — указывало то, что они все сопровождались странностями, похожими одна на другую. Так, при убитом на конотопской дороге купце была найдена записка, написанная чем-то красным, по-видимому, кровью убитого: «Не виню никого, бо сам виноват…» У мужика, убитого в Красном, в его же хате, на лбу было вырезано неприличное слово; зарезанный на бахмачанской дороге черниговский помещик был раздет догола, и у него на шее висел мешочек, наполненный землей вместо вынутых из него денег. Все эти странности как бы объясняли характер и жизнь каждого из этих покойников: конотопский купец был известный мошенник, наживший на своих плутнях огромные деньги, разоривший и пустивший многих по миру; краснянский мужик славился как большой охотник до женского пола, перепортивший и в Красном и в других деревнях много девчат; черниговский помещик давал крестьянам деньги за большие проценты, благодаря которым они никогда не могли вылезти у него из долга и он в конце концов забирал у них землю.