«Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации

Книгу, которую Вы сейчас держите в руках, нельзя назвать ни мемуарами, ни автобиографической повестью. Я никогда не был пилотом и никогда не служил в Афганистане. Это рассказы про одного очень хорошего парня – Павла Колокольникова. В действительности такого парня никогда не было. Это все плод моей фантазии.

Что побудило меня написать её? Наверное, попытка представить себя в описанных мной ситуациях. Как бы я повёл себя на его месте? Что бы чувствовал, что бы говорил, как бы действовал, будь я Пашей Колокольниковым. Все герои моей книги – мои друзья, жили и поныне живут, и даже не представляют себе, что я дал им другую жизнь, перенёс в новую среду. Это, наверное, похоже на театр, где я и мои

Почему Пашка Колокольников? Наверное, навеяло фильмом «Живёт такой парень» по мотивам произведений Василия Шукшина. С одной стороны, совершенно простецкий парень, свой в «доску». С другой – глубокий философ, у которого не так все просто в жизни. Весёлый балагур, который, не задумываясь сел в горящий грузовик и рискуя жизнью спас народное добро. Про моего Пашу Колокольникова или как его звали в училище – «колокольчик» нельзя сказать, что его жизнь есть подвиг, что он оставил за собой след и на него кто-то будет равняться. Не было этого. Он просто честно делал свою работу и честно исполнил свой долг. Таких у нас миллионы.

Все истории, случившиеся с ним, происходили на самом деле. Участником каких-то событий был я сам, о других слышал от друзей и знакомых. Так что не все есть плод моей фантазии и, возможно, кто-то из читателей узнает в героях себя или своих близких. Может быть. Кто-то увидит ошибки в описаниях работы пилотов, некорректно используемую авиационную терминологию. Приношу свои извинения.

В Афганистане, в черном тюльпане,

C водкой в стакане мы молча плывём над землёй

Скорбная птица через границу

К русским зарницам несёт ребятишек домой.

В черном тюльпане те, кто с заданий,

Едут на родину милую в землю залечь.

В отпуск бессрочный, рваные в клочья,

Им никогда, никогда не обнять тёплых плеч.

А. Розенбаум

В кабине мерзко пахло горелой резиной, жжёным металлом, порохом и ещё чем-то непонятным. То ли кислотой, то ли ещё чем. Грохотал большой кусок остекления по носовой обшивке, который болтался на каком-то тросу. Вдруг грохот пропал и в кабине зашумел воздух. Было ощущение, как будто в машине на большой скорости внезапно полностью открыли окно. Свежий воздух резко ворвался в кабину и вытеснил все прочую вонь. Запахло землёй, травой, чем-то далёким, из детства, и таким мирным. Я резко повернул голову вправо и увидел, что кусок остекления, до этого барабанивший по железу, исчез. Видимо лопнул державший его торс. Алексей сидел на своём месте, и судорожно, так что побелели кисти рук, сжимал штурвал. По его лицу текла кровь. Она залила ему весь комбинезон, капала на руки и на штурвал. Я сконцентрировал свой взгляд на землю, она была непривычно близка. Но мы не падали, а продолжали планировать. Под нами были виноградники, я хорошо видел убегающие под носовой обтекатель ряды. Видел деревянные столбы, к которым была привязана проволока, видел лозу, плетущуюся между проволокой, видел маленькие зелёные листики. В мозгу пронеслась мысль – нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком.

«Нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком», – я сидел в кабине учебно-тренировочного самолёта Як-52, а мой инструктор по полётам стоял на крыле и читал мне нотацию. Капитан Трофимов или как его называли курсанты – Трофимыч, не умел распекать курсантов. Все его нотации и нравоучения больше походили на задушевный разговор старшего с младшим. «Ты куда смотрел при посадке, ты видел, что выравнивать было ещё рано? – он посмотрел на меня и улыбнулся, – ты что же, хотел угробить меня и себя? Не удастся сынок, пока я сижу в задней кабине, ты себя не убьёшь».

Да, мой первый полет в передней кабине не очень удался. Вроде на земле, на тренажёре у меня все получалось достаточно гладко. Правда тренажёром списанный Як-52 без мотора и без крыльев, назвать было сложно. Ты сидишь в кабине, пристёгнутый ремнями по всем правилам, а инструктор стоит на стремянке и даёт вводные. «Высота 30, скорость 160», – я двигаю ручку управления двигателем и тяну немного ручку управления на себя. «Высота 1 метр, скорость 120», – я перевожу двигатель на режим холостого хода и потихоньку отдаю ручку управления от себя. «Все, посадка. Молодец», – говорит инструктор. Так мы и «летали» на земле и у всех все хорошо получалось.

1974 год, сегодня первый полет в передней кабине. Полётное задание выучено наизусть. Все просто. Взлёт, полет по коробочке, посадка. Самое главное, строго выполнить все действия по подготовке самолёта. Обойти его и сделать все, что написано в Руководстве. Как нам рассказывали курсанты четвёртого курса, это самое сложное. Тут-то и можно нахватать штрафных баллов. Короче мы все, курсанты третьего курса, учили до тошноты «Руководство по лётной эксплуатации самолёта Як-52». Так что любого из нас разбуди ночью и спроси, на какой скорости произойдёт сваливание самолёта в штопор, не раздумывая получали ответ: «130 километров в час, при перевёрнутом полете 180 километров в час». То есть мы все готовились к первому полёту самым серьёзным образом. С утра уже что-то витало в воздухе. Все были непривычно собраны, дисциплинированы. Чувствовалось, что сегодня не обычный день занятий. Сегодня первый полет. Волновались все. Это потом сказалось на предполётной медкомиссии. Практически каждый третий был отстранён от полётов – повысилось давление. Повторную комиссию нужно пройти сегодня же, после обеда. Хотя я тоже волновался не меньше других, давление у меня не скакнуло, и врач уверенно шлёпнула печать «Годен» на листок полётного задания.

– Курсант Колокольников.

– Я.

– К выполнению полётного задания приступить.

– Есть! – и я, чеканя шаг, двинулся к стоящему у края поля самолёту.

«Колокольчик, ни пуха, ни пера», – услышал я из строя курсантов, допущенных к полёту в первой половине дня. Те, кого не допустили, бродили уныло по краю поля, поглядывая завистливо в нашу сторону. Вспомнилось, что, когда мы, курсанты первого курса сидели в учебном классе, с нами занимался командир взвода старший лейтенант Падалко. Кто-то спросил, а все ли мы сможем стать лётчиками? Комвзвода ответил: «Сколько взводов в эскадрилье 1 курса? Верно – два. А сколько на четвёртом курсе. Правильно – один. То есть в два раза меньше. Почему? После первого курса отсеется человек 10 – не смогут втянуться в ритм жизни курсанта, начнут проваливаться на общеобразовательных дисциплинах. Затем на третьем курсе, когда начнутся полёты. Кого-то забракует медкомиссия, кто-то сам поймёт, что летать – это не его стихия».

Топая к самолёту почти строевым шагом, я понимал, что из тех ребят, что кучкой стоят на краю поля, кому-то не суждено будет никогда сесть в кабину самолёта. Эти мысли меня отвлекли от главного, и когда я подошёл к самолёту, то начисто забыл, что нужно делать дальше. Подошёл и стою как пень. Тут техник из взвода обслуживания, что стоял у двигателя, прикрыв рот пилоткой и тихо, но достаточно внятно, так что его было слышно всем, подсказывает: «Доложи инструктору, доложи инструктору». Да, я вспомнил. «Товарищ капитан, курсант Колокольников к выполнению полётного задания готов».