Черный ворон
Шрифт:
Утром она убегала на работу, а Иван просыпался, слонялся по общежитию, коротал время в кино или перед телевизором в комнате отдыха. Конечно, надо было бы заняться дипломом, но и черновики, и читательский билет остались у родителей, что, откровенно говоря, Иван воспринимал с облегчением – сейчас ни ум, ни душа ни к какому диплому не лежали. Он весь погрузился в сложные, научно выражаясь, амбивалентные переживания, связанные с переменами в его жизни. В первую очередь он самозабвенно жалел себя – ради супружеского счастья потерял родной дом, а счастье-то подмигнуло и скрылось. Ну, почти скрылось – после ужина тактичные Оля и Поля уходили «на телевизор», оставляя молодоженов наедине на часик-полтора. Но скоро, слишком скоро, раздавались в дверь легкие стуки, и Таня, поспешно приведя себя и мужа в порядок, кричала: «Заходите!», сама уходила с Иваном в коридор, на кухню, в комнату отдыха, совсем на чуть-чуть: везде толокся народ, и самой нужно было к завтрему выспаться. Проводив Таню обратно в «келью», Иван тупо досматривал телевизор до самого гудочка, либо шел на свое койко-место, где резался с ребятами в «козла» (карточного или доминошного), по мере способностей поддерживая беседу – о водке и бабах. Проживание в общежитии напоминало ему больницу, где он месяц пролежал в десятом классе с гепатитом.
Эта благость продолжалась четыре дня, а потом наступила пятница, совпавшая с получкой. Вернувшись с работы, Таня застала Ивана мертвецки пьяным в компании не более трезвых соседей. Отвернув губы от его пьяного поцелуя, угодившего в итоге ей в ухо, и отклонив предложение присесть и уважить компанию, она вывела в коридор Василия, который припозднился со смены, а потому еще не успел набраться, и жестко попросила его, чтобы Ивану наливали поменьше, угомонили пораньше, из комнаты выпускали только по нужде, и то с эскортом, потому что к себе она его до утра не пустит. Василий, знавший Таню за бригадира основательного, обещал поспособствовать.
Таня пришла к себе и, не раздеваясь, легла лицом в подушку. Впервые ей подумалось, что Иван, ее любящий, нелепый, талантливый Ванечка, иногда мало чем отличается от этих – пьющих, небритых , немытых, ненавистных...
Дверь открылась, и без стука вошла женщина средних лет, стройная, широколицая, в мелких светлых кудряшках и, что называется, со следами былой красоты.
Таня подняла голову и встала, одергивая джемпер.
– Извините, – чуть высокомерно сказала женщина. – Мне на вахте сказали, что Ларина здесь живет, .
– Ларина – это я, – помедлив, ответила Таня. Визитерша не узнала ее. И немудрено – в тот единственный раз, когда они столкнулись лицом к лицу, эта женщина на нее и не взглянула толком, всецело поглощенная собственными переживаниями.
– Странно. – Женщина оглядела ее с головы до ног. – Что-то я вас не знаю.
– Я вас тоже не знаю, – сказала Таня. На самом-то деле не узнать собственную свекровь она при всем желании не могла – такое не забывается. Однако лучше покривить душой, чем показать слабину.
– М-да. – Женщина прищурила глаза. – Теперь я понимаю, чем он мог прельститься.
– Простите, кто? – Таня упорно выдерживала взятый тон.
Незваная гостья вновь не обратила внимания на Танины слова. Она подошла к столу, выдвинула стул и села на него совсем по-хозяйски, положив на стол увесистую сумку и не сводя глаз с Тани.
– Уберите сумку. – Таня начала сердиться. – Сумку, ключи и шапку на стол не кладут.
– И кто это сказал? – Женщина презрительно прищурилась.
– Я. Что вам, собственно, надо?
– Где он?
– Да кто «он»? Объяснитесь, наконец.
– Культурно излагаете. Вы бы еще сказали «извольте объясниться». Вас мой сын научил, или кто-то из его предшественников?
– А-а. – Дальше ломать комедию было бессмысленно. А то еще решит, что новоявленная сынулькина жена ко всему прочему еще и клиническая идиотка. – Вы Марина Александровна, мать Ивана.
– Именно. И ваша свекровь, надеюсь, ненадолго.
– Это мы еще посмотрим, – сказала Таня. – И не забудьте закрыть за собой дверь,
Марина Александровна встала гордо, еще раз взглянула на Таню, не находя слов и потому намереваясь испепелить ее взглядом. Но ничего у нее не вышло. Она наклонилась, открыла сумку и стала извлекать из нее всякие свертки.
– Вот, – сказала она. – Здесь его теплое белье, рубашки. А это – его рукописи, материалы по дипломной работе. Вы, надеюсь, не настаиваете, чтобы он бросил учебу на последнем курсе и пошел мазать стены вместе с вами?
– Не настаиваю, – сказала Таня. – У него вряд ли получится.
Они обменялись убедительными взглядами.
– Вы, – горячо произнесла Марина Александровна, – вы соблазнили чистого, неопытного мальчика. Уж не знаю, как вам это удалось, на какие вы пустились уловки. Вы задумали поживиться чужим счастьем, но. только ничего у вас не выйдет. Где бы вы ни прятали его, как бы ни настраивали против меня, как бы ни крутили перед ним своими прелестями, рано или поздно он бросит вас. Бросит – и вернется ко мне!
Тане было что сказать этой женщине. Слова так и рвались наружу. Но это были нехорошие слова, и она сдержала себя. Она подошла к двери и распахнула ее.
– Уходите, – сказала она. – Вещи я передам, не беспокойтесь.
Марина Александровна направилась к двери, но, оказавшись в проеме, вдруг схватилась за косяк и замерла. Плечи ее затряслись. Она обернулась, и Таня увидела, как некрасиво распялился ее накрашенный рот.
– Умоляю, заклинаю вас, скажите ему, чтобы хотя бы позвонил... Я все ж не чужая ему., .
– Он позвонит, – сказала Таня. – И будет приходить к вам, когда захочет, если захочет. Я ничего за него не решаю.
– С-спасибо, – пролепетала Марина Александровна. – Знаете... если что-нибудь... У Ванечки своя комната, и мы могли бы... как-нибудь... Я не могу без него!
– Я понимаю, – сказала Таня.
Марина Александровна выпрямилась. Видно, ей стало неловко за слабость, проявленную перед лицом... врага не врага, но, как бы сказать... Соперницы.
– Разумеется, о том, чтобы прописать вас на нашу площадь, не может быть и речи! – отрезала она и хлопнула дверью.
Выждав несколько минут, Таня накинула на плечи пальто и спустилась на вахту. Телефон был свободен. Припомнив номер, Таня сняла трубку и набрала семь цифр. На третьем гудке ответил знакомый неприятный голос.