Черный выход
Шрифт:
– Пойдем, – не стал возражать Гоша. – Вот, твоя доля со сделки.
Он сунул Игорю ворох тысячных купюр, еще недавно лежащих в уютном кармане горе-покупателя. Фомин не стал возражать.
На выходе их встретил усатый мужик в расстегнутом форменном кителе. Гоша когда-то знакомил их с Игорем, но Фомин не запомнил ни имени, ни звания. Потому обозначил усача для себя как «инспектор».
– Уже уходите? – спросил инспектор.
– Да, пойдем, – ответил Чесноков, улыбаясь в свою шелковистую бороду. – Дела и заботы. Кстати, а что за черт тот, второй? Который с покупателем был?
– Из
– Ясно, – кивнул Гоша. – Ну бывай, Василия.
«Точно – Василия! Вот как его зовут!» – внутренне чертыхнулся Фомин. Он пожал протянутую ладонь инспектора, промямлил неразборчиво «до свидания» и заспешил за Гошей на выход.
«Ловлей бакланов», как называл свое хобби Чесноков, Гоша начал заниматься пару лет назад. Его тогда зацепила история, увиденная в одной телепередаче, где ведущий поднимал тему незаконного оборота артефактов. За обычным видеорядом оперативных съемок и бесед с сотрудниками правоохранительных органов последовал сюжет о довольно нашумевшей истории, когда в многоэтажном доме далекого от Зоны городка кто-то неосторожно вскрыл контейнер с коллоидным газом, именуемым «ведьминым студнем». Внеземная зараза протекла сквозь пять этажей, убивая и уродуя, опустилась до подвала и там положила еще две бригады прибывших на вызов спасателей. Полегло много народу, многие остались инвалидами или умерли впоследствии.
Чесноков оказался под таким впечатлением, что решил бороться с выносом за пределы предзонья опасных инопланетных объектов своими методами. Чем и занимался с переменным успехом.
– Чего ты к грачам не подашься? – спросил Игорь, когда они оказались в машине Чеснокова. – Помогал бы им объекты в Зоне хоронить.
– Мутные они, – сказал Гоша. – Я мутных не люблю. Да и в Зоне мне сложно, сам знаешь.
Старенькая «Чайка» шумно выдыхала в салон горячий воздух, мерно урча двигателем. Чесноков вел машину неторопливо, наслаждаясь ездой по плохо освещенным улицам, на которые уже опустился ранний зимний вечер. Они с Игорем любили иной раз вот так покататься по городу, разглядывая прохожих и слушая музыку.
– Лось этот как-то не к месту пришелся, – заметил Фомин. – Как бы проблем не подкинул.
Чесноков согласился, тяжело вздохнув.
– Да, это точно, – ответил он. – С бандитами ругаться не хочется.
– Ругаться? – Игорь невесело усмехнулся. – Мы, считай, его за решетку посадили. За такое могут и спросить.
– Да, может, и не посадят. Договорится, как всегда, откупится.
– Ага, та еще перспективка! То-то он добрый из изолятора откинется!
Чесноков нахмурился, спросил без тени иронии:
– Ты заднюю, что ли, включаешь, Игорян? Ну извини, если подставил.
Фомину вдруг стало очень-очень неловко. Он сделал вид, что пошутил, хохотнул, хлопнул Гошу по костлявому плечу.
– Не дуйся, борода! Это я так, брюзжу.
Гоша хмыкнул.
Остановились возле небольшого магазинчика, закупились продуктами на полученные «премиальные». Гоша, не раздумывая, сгреб с полки несколько коробок конфет, взгромоздил сверху два вафельных торта. На дружескую подколку Фомина ответил, что в интернате
Себе Фомин позволил пиво, да и так, купил всего по мелочи – баночку икры, пресервы, сок и два пакета семечек. Про себя решил, что дома скажет, будто аванс получил на работе. Или долг вернули. В общем, по обстоятельствам.
Мысли сами собой вернулись к матери, к ее странному поведению утром. Игорь погрустнел, посмотрел на чернеющий на фоне заиндевевшего окна силуэт друга.
– Гоша, можно тебя спросить? – поинтересовался Фомин, понимая, насколько глупо это звучит. Ответ Гоши не заставил себя ждать:
– Конечно нет!.. Блин, Игорян, конечно спрашивай, что за дурацкий подход?
– Да я это… Хотел спросить… Ну… Каково это– быть дифферентом?
Чесноков удивленно вскинул брови, но и только.
– Не знаю. А каково это – не быть дифферентом?
– Гоша, я серьезно.
– Ну раз серьезно… – Чесноков свернул к обочине, проехал вдоль сугроба и остановил машину. Повернулся вполоборота к другу, внимательно того разглядывая. Спросил:
– Тебе зачем?
– Да так…
– Ты что-то начал за собой замечать? Что-то странное? – допытывался Гоша.
– Да нет. Не за собой.
– Опять мать? – догадался Игорь.
– Да, – не стал скрывать Фомин и рассказал об утреннем случае.
Чесноков молча выслушал, задумчиво разглядывая своими черными без зрачков глазами оплетку руля. Потом сказал:
– К врачу ей надо, Игорян. И срочно.
– Да не пойдет она. Не силой же тащить?
Чесноков фыркнул.
– Да хоть и силой. Ради ее же блага.
Игорь вздохнул, посмотрел на проходящих мимо людей.
– Понимаешь, она ведь не понимает что с ней не так. Не помнит. Говорит, что задумалась, засмотрелась… А что, если это на самом деле не болезнь Руффа? Только испугаю. Знаешь она какая мнительная?
– Но ведь блокаторы помогали? – задал резонный вопрос Гоша.
– Наверное.
– Что значит «наверное»? – Чесноков удивленно развел руками. – Сам же говорил, что у мамы приступы пропали.
– Пропали, – согласился Игорь, но ему очень не хотелось рушить тот последний барьер, который отделял его от горького отчаяния, потому он продолжил: – Но, дружище, там и приступы-то были… Не приступы. Так, остановится вдруг возле окна и стоит несколько минут, не откликаясь. Рассеянность появлялась. Было периодами, не спорю. А потом прошло. Уж не знаю из-за этих твоих таблеток или само. Только это все равно ничего не доказывает.
Чесноков пристально посмотрел другу в глаза. В его голосе появились твердые нотки.
– Не доказывает, говоришь? А чего тогда разговор завел, м? «Гоша, каково это быть дифферентом», – передразнил он Игоря. – А я тебе отвечу, чтобы ты иллюзий не питал. Херово это, дружище, херово. Мы с тобой конфеты с тортами знаешь кому везем? Девочке одной, Галине. Она родилась уже с патологиями, ее пытались пять лет дома лечить. Потом сдались, привезли к нам в интернат. А у нее уже кожа фактуру меняет, от прикосновений твердеет. Веки срослись, несмотря на десяток операций. И там нас таких десяток, уродов. Это мне еще повезло, что не до конца человеческий вид потерял.