Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых

Самойлов Давид Самойлович

2

Он дома 'oтчего не знал, В Бейруте, как в Александрете, Он молот взял, гранит тесал, Чтоб в отчем доме жили дети. Жена сказала: «Сил не трать, Не верь, что совершится чудо, — Чужбине родиной не стать, Мы все равно уйдем отсюда!» Жена скончалась… А потом, Ее совет припоминая, И впрямь он не достроил дом, — Его звала страна родная.

3

Он дома 'oтчего не знал, Больной, уже на склоне жизни, Он в Ереване молот взял, — Он строил дом в своей отчизне. Сказала Смерть: «Старик, старик, Пойми тщету твоих усилий, И вся-то жизнь — лишь краткий миг, А ты одной ногой в могиле!»

4

Но

он уже достроил дом И кроет кровлю черепицей, А у стены в саду густом Играет внучек смуглолицый.

Сильва Капутикян (1919)

Вступление к книге

Безоблачен был ранний мой рассвет. Цветы, рукоплесканья в людном зале. Едва сравнялось мне пятнадцать лет, А уж меня поэтом величали. Моя дорога ровною была, До странности был гладок путь широкий, И шумно заглушала похвала Нечастые, негромкие упреки… Но для меня тот возраст миновал, Когда бездумно впитывают славу. Я прихожу в смятенье от похвал: Да разве я их слушаю по праву? Достойна ль веры, искренней такой, Что в девичьих глазах блестит невинно И светится за каждою строкой В письме армянском, присланном с чужбины? Чт'o создала я за немалый срок? Достойна ль я признательности этой? Достаточно ль для совести поэта Немногочисленных сердечных строк, Прямолинейной жизни без лишений, Не трудной и не жертвенной ничуть?.. Взыскательней, суровей, совершенней В минувшем был поэтов наших путь, — Когда, как свечи в темноте часовни, Они сгорали в мраке скорбных лет (И тем благоговейней, тем любовней Народ хранил их путеводный свет), Когда они без хлеба и без крова, С великой жаждой пламенных сердец, В чужом краю кончали путь суровый, Встречали в тюрьмах горький свой конец, Среди зыбей, вздымавшихся стеной, Гребли и плыли, отдыха не зная… А я! Ведь подо мной — земля родная И солнцем — наше знамя надо мной, Со мной — отчизна вольная, и нету Препятствий на пути, и цель ясна, И внемлет мне, армянскому поэту, Многонациональная страна, — О, как ничтожно, как постыдно мало Тебе я помогала, мой народ, Как часто к сердцу я не принимала Твоих печалей и твоих забот!.. Ни счастья, ни любви не жажду я. К народу обращаюсь, дочь народа: Нет радости мне ближе, чем твоя, Нет скорби горше, чем твоя невзгода. И сколько дней прожить мне ни дано, И сколько ни дано сложить мне песен, — Отныне все тебе посвящено, Мой стих, мой дар, — с тобой отныне весь он. Посвящено все лучшее во мне Твоим метаньям от стены к стене, Твоим путям, где каждый поворот От века был заклятьем заколдован, И твоему спасенью, мой народ, И возрожденью в мире нашем новом. Подобно лучшим из твоих детей, — Твоим незабываемым поэтам, — Я отдаю себя судьбе твоей, Наполненной и сумраком и светом. Хоть с лучшими и не равняться мне, Суди меня лишь с ними наравне!..

«Чтобы поднять тебя на пьедестал…»

Чтобы поднять тебя на пьедестал, Чтоб удержался ты на пьедестале, Чтоб крыльями орлиными блистал, Орлиным взором созерцая дали, — За это я всю душу отдала. Я верила в тебя, как верят дети, За все твои недобрые дела Передо мною не был ты в ответе. Закрыв глаза, глядела на тебя, Чтоб видеть лишь таким, как мне хотелось. Обманывалась, вымысел любя. Куда же ослепленье это делось? Ты рухнул с пьедестала, и тотчас Прозрела я, но как сознаться тяжко: Всем сердцем я платила за алмаз, А оказался он простой стекляшкой…

Из последних песен

Прости меня, любимый мой, прости. Был прежде твоего рассвет мой ранний. В моей душе — печаль воспоминаний И образы, забытые почти,— Мне их не потерять и не найти… Прости меня, любимый мой, прости. И если загляжусь я ненароком, И если позову полунамеком, И с жаждой счастья в глубине глубин К твоей груди прильну на миг один, Чтобы в тебе опору обрести, — Прости, любимый мой, прости. В глазах моих сиянья не лови. В них не горит счастливый свет любви, В них — сумрак, Ванским озером хранимый, Смятение грозы неукротимой И верность долгу на крутом пути… Прости, любимый мой, прости. Должна другая стать твоей судьбою — Смеющаяся, — та, что вся с тобою, А я иным мечтаньям предана, И знать и помнить многое должна, Мне от моих раздумий не уйти. Прости, любимый мой, прости.

Творчество

В моих любовных песнях не ищите Безвестных иль прославленных имен — Вам не свершить каких-либо открытий, Я

не пойму сама, где явь, где сон. В глухие дни — их даже вспомнить нечем, Вдруг песня прерывала немоту И, благодарная бескрылым встречам, Крылатая, взмывала в высоту. Мгновенный шепот, чей-то вздох несмелый Иль чей-то взгляд, что счастьем засверкал, И, словно эхо, песня зазвенела, И, как в горах, в ней отзвук не смолкал. Где эти люди, где мгновенья эти?.. В душе и в сердце — в существе моем. Они — один-единственный на свете, И только с ним сквозь жизнь я шла вдвоем. Он явью был и вымыслом неясным. Он был и не был, он не мог не быть. Он воплощался ожиданьем властным. Он возникал, чтоб я могла любить. Он создан мной, мечтаньями моими, Биеньем жарким сердца моего… Вы понапрасну не ищите имя — Ни мне, ни вам не отыскать его.

Лилит

«Ева», — шептали его губы, но душа его откликалась: «Лилит». Ав. Исаакян

Ты — первый огонек меж первых двух кремней, Ты — движущийся блеск неоновых огней, Неуловимая от самых давних дней, Лилит, Лилит! От века скрытая в душевной глубине, Всегда как в облаке, как в дымке, как во сне, Вдвойне желанная, бесценная вдвойне, Лилит, Лилит! В теснинах сердца ты как праздничный тайник, Родник влечения, сомнения родник, Падение и взлет, блаженства краткий миг, Лилит, Лилит! Здесь — и земля и хлеб, а ты — порыв мечты. Ты — где-то, и твои изменчивы черты, Воспламененная, испепеляешь ты, Лилит, Лилит! Здесь — тихий, теплый кров, а ты — пустырь, простор. Здесь — тлеющий очаг, а ты — лесной костер, Здесь — примирение, а ты — извечный спор, Лилит, Лилит! Непризнанная, ты всему и всем чужда. Здесь — Ева. Здесь — плоды. Твой цвет не даст плода. Меж небом и землей одна, одна всегда, Лилит, Лилит!

Раскаяние

Ты любил, но все мне было чуждо: В тягость были нежные признанья, Преданность была смешной, ненужной, Встречи — лишены очарованья. Мне сказали, что в разгаре боя Ты погиб… Немилый мой, мой милый, Как же попрощаться мне с тобою — На чужой земле твоя могила. И раскаянье меня отныне Обличает горько и сурово, Словно оскорбила я святыню, Не сдержала клятвенного слова. Жизнь ты отдал страждущей отчизне… Как мне жить с безжалостной ошибкой, Как мне жить, когда тебя при жизни Не дарила доброю улыбкой! Отыскать бы мне твою могилу, Высказать бы в муке нетерпимой Всю любовь, которой обделила, Обделила я тебя, любимый!..

Моему ребенку

Обнимаю ль тебя, иль, склонясь пред тобою, Отмываю от грязи ребячьи ножонки, — Вдруг в душе зазвучит голос песни незвонкой — И пойду я за ним, как идут за судьбою. А когда унесет меня песня далеко, Обжигая тревогою самозабвенной, — Ст'oит крикнуть тебе — и вернусь я мгновенно, Мне в надзвездных краях без тебя одиноко. То становишься ты всех сокровищ чудесней, То забуду тебя, слыша песни начало… Ах, не песня ль с тобою меня разлучала И не ты ли, сынок, разлучал меня с песней?

Аветику Исаакяну

в день его восьмидесятилетия

Как солнце медлит, из-за гор вздымаясь, Так из дому, рассвет встречая летний, Выходит он, на палку опираясь Всей тяжестью восьмидесятилетней. Нет, сверстник он с Ваагном [4] огнекудрым. С Месропом [5] алфавит наш благородный Он создавал и словно вышел утром Из врат Звартноца [6] в праздник всенародный. В его душе — напев старинных песен. И на устах — сказанье о Давиде. И словно мир прошел в скитаньях весь он, — В пыли подошвы… И, былое видя, Его глаза таят пожарищ пламя, Прощальный чей-то взгляд и сумрак серый, Но изнутри озарены лучами Неугасимой мудрости и веры. Вокруг — цветенье, смех и дети, дети, И слитый с ними встречею желанной, Не торопясь, идет он в даль столетий По улицам родного Еревана…

4

Ваагн — мифический бог.

5

Месроп Маштоц — создатель армянской письменности (412 г.).

6

Звартноц — храм, памятник VII века.