Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых
Шрифт:
* * *
Звягинцева, которая была намного старше Петровых, к тому времени сильно сдала. Зрение ее катастрофически слабело, да и здоровье резко пошатнулось. Вера Клавдиевна тяжело переживала этот возрастной спад. Ее динамическая натура никак не могла смириться с физической слабостью, с тем, что невозможными стали не только дальние путешествия, к которым она привыкла, но даже ее передвижения по Москве. Ограничилась возможность встречаться с друзьями, участвовать в литературных вечерах, наконец, самой заниматься своими издательскими делами.
Между тем за рабочим столом она была по-прежнему активна. В периодике появлялись новые подборки
Я предложил Вере Клавдиевне помощь. У меня были вырезки ее последних публикаций. Она передала мне стихи, еще не увидевшие света. После перепечатки на машинке мы занялись составлением. Композиция книги была уже продумана автором. Звягинцева нуждалась лишь в совете, в дружеском взгляде со стороны. Листы будущей рукописи мы раскладывали для простора не на письменном, а на обеденном столе. Вера Клавдиевна, смеясь, называла это пасьянсом.
Когда рукопись была готова, я принес ее в издательство «Советский писатель», причем, в нарушение правил, с готовым так называемым внутренним отзывом. Обычно соответствующая редакция сама заказывает такой отзыв на поступившую рукопись, сама выбирает и рецензента. Однако я дерзнул (о, как это просто, когда дело касается других!) и приложил к рукописи несколько страничек со своей оценкой, мотивируя это своеволие необходимостью ускорить дело издания. И возраст и здоровье автора побуждали к этому. Надо отдать должное издателям — они поняли ситуацию и повели себя должным образом. Книга «Исповедь» вышла из печати очень быстро, хотя из-за ускоренного продвижения была оформлена чрезвычайно скромно.
* * *
…Так вот, окрыленный этим успехом, я решил предложить свою помощь и Марии Сергеевне. Я уже знал, что написанное мной о «Дальнем дереве» через некоторое время появится в печати. По моему разумению, такая публикация должна была способствовать изданию нового сборника Петровых, на сей раз в Москве. О готовящейся рецензии я продолжал умалчивать — дабы не сглазить. Но козырь этот имел в виду. И при встрече с Марией Сергеевной сказал довольно решительно:
— «Дальнее дерево» — это прекрасно. Но в книгу вошла лишь часть вашей лирики. Соберите все остальное и составьте рукопись для «Советского писателя». А чтобы избавить вас от хождения в издательство, я сам отнесу туда книгу, сам буду следить за ее продвижением.
Мне следовало бы помнить, как в начале нашего знакомства задел Марию Сергеевну мой вопрос — отчего она почти не печатает свою лирику? Но времени с тех пор прошло много, а легкость, с какой была принята книга Звягинцевой, притупила это воспоминание.
Петровых, выслушав меня, сперва удивилась. Потом рассердилась. Возможно, ей не понравилась категоричность моего тона.
— Запомните, — резко ответила она, — в благодеяниях я не нуждаюсь. Одно дело Вера — она больна и беспомощна. Вы совершили для нее доброе и нужное дело. Спасибо вам за это! Но при чем здесь я? Зрение мое в порядке, ноги ходят. И пожалуйста, никогда больше не возвращайтесь к этому разговору. Ни-ког-да! И поймите, если я никому не навязываю свои рукописи, значит, у меня есть на то взвешенные причины.
О причинах я догадывался. Сама она была редактором взыскательным, но тонким и справедливым. И воинственным, когда надо было отстаивать перед издательством
Кому-то эти страхи могут показаться преувеличенными, даже странными. Что это — неуверенность в себе? Послушаем поэта. Если неуверенность, то высшего свойства.
Страшно тебе довериться, слово, Страшно, а должно…В своей статье, посвященной Владимиру Державину, который, будучи знаменитым мастером перевода, много лет не публиковал собственных стихов, Антокольский назвал скромность этого поэта исступленной.
Не знаю, какой уж тогда эпитет можно подобрать к скромности Петровых? К скромности, которая была равна ее гордости.
Впрочем, гордости ли? Верно ли найдено определение? Несколько подчеркнутая независимость — это ведь скорее средство самозащиты, избранное Марией Сергеевной. А защищалось трепетное отношение к своему слову, к своему праву на внимание читателя. И в то же время — неприятие эгоцентризма, спешки, излишней деловитости. Об этом тоже сказано с исчерпывающей ясностью:
Всё про себя: судьба, судьбе, Судьбы, судьбою… Нет, вы забудьте о себе, Чтоб стать собою.Здесь можно лишь добавить — не только стать, но и остаться собою.
* * *
Получив от Марии Сергеевны взбучку, я растерялся. Мне бы извиниться, мягко перевести разговор на другую тему. А я почему-то обиделся. Распрощались мы весьма холодно. И долго не виделись.
Спасительный звонок Петровых по поводу «новомирского» отклика на «Дальнее дерево» все поставил снова на свое место.
…Сейчас, вспоминая об этом, я думаю: ну почему, почему у издателей наших нет правила в каких-то особых случаях самим обращаться к литераторам — не титулованным, но явно талантливым, не напоминающим о себе, но заслуживающим того, чтобы о них помнили? Много ли мы знаем примеров, когда кто-либо из людей, ведающих выпуском книг, позвонил несуетному мастеру со словами: «Не слишком ли вы скромничаете? Нам хотелось бы издать ваши произведения. Хорошо бы получить для прочтения рукопись»?
Утопия! Крылатые строки: «Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами» — охотно цитируются, но стимулом к действию, судя по всему, так и не стали.
А истинный художник раним. И обладает повышенным чувством собственного достоинства. Если он стар, у него хватает сил только на главную свою работу. Если он еще крепок и полон замыслов, участвовать в литературной толкотне ему попросту некогда. А посредничество, даже дружеское, ему, естественно, претит.
Теперь-то я понимаю, почему так распекла меня Мария Сергеевна. Своим предложением я невольно разбередил боль, которую она сама тщательно в себе заглушала. Ну и попал под горячую руку…