Черти-Ангелы
Шрифт:
– Я в отпаде! – перевела дух Алинка и ущипнула меня, – Эй! Ты чего, умерла?
– Я в ужасе. Что это было?
Подруга ухмыльнулась:
– Не, не так. Надо – шо це було?
– И шо це було? – послушно повторили мы втроём.
– Смотрины, – хихикнула Алинка, – интересно, хлопци в курсе? И чё ты в ужасе? Не твоего ж мамаша приходила. Не Галка! А меня эта тётка приколола, никаких тебе скандалов, никаких истерик. Ты хоть догнала, чё нас одобрили?
– Это тебя одобрили, а беляву – ещё неизвестно, – я вроде пришла в норму.
– Ой, не бзди. Щас моя пойдёт к твоей, расскажет, яки мы гарни да справни дивчины, и всё будет тип-топ. Жди сватов с гармошкой.
Мы в который раз переглянулись и
– Но шобы Галкин?!
Глава четвёртая.
Жизнь похожа на детский мячик. Ещё недавно он катился медленно, плавно огибая препятствия на пути. И я всегда знала – в какую сторону. И вдруг по нему ударили. С силой. Оглянуться не успела, как – «мой весёлый синий мяч, ты куда помчался вскачь?». И бегу за ним вдогонку, пытаюсь поймать, взять в руки, но он, вернее она, моя жизнь, ускользает, подпрыгивает в разные стороны. А я никак не могу угадать, куда занесёт её сейчас.
«24 октября.
18-00
ОН ПОЛОМАЛ РУКУ! Дневник, вот скажи, как? Ну как такое могло случиться? Почему? За что?! Куда-то поехал на мотоцикле и упал. Теперь мать никуда не пускает, «Минск» заперла. Он ходит только в школу. Чуть ли не под конвоем родственников.Так сказал Славка. И теперь неизвестно, когда мы увидимся!
Я надеялась на осенние каникулы, но и они под угрозой. Папа ездил в деревню. Что там наплели о нас с Алинкой всякие бабЛюбы, чё насплетничали, я не знаю, только вернулся злой, как собака. И пьяный. Кричал, что мы в шалавы готовимся, что дружить мне с Алинкой запрещает, что в деревню я больше не поеду. И вообще, такое нёс, уши вяли! Только, чего б ни делал, с Алиной я всё равно дружить буду. И к НЕМУ, если надо будет, по водосточной трубе слезу, и уеду в Донской, хоть и с пятого этажа!!!
21-00.
Теперь мы не разговариваем. И всё равно, Дневник! Я считала отца другом, а он самый настоящий предатель! Но ты знаешь, я и это переживу. И другое тоже. И ничему не удивляюсь. Разве могло быть по-другому? Не зря я боюсь счастья. Потому что за него всегда надо платить. Всегда! И я платила. И сейчас расплачиваюсь…».
Ребёнок, рождённый в знак примирения. В любви, на радость всем, с надеждой. Дочка долгожданная, младшенькая – это я. Девочка, которая плачет и кричит родителям: «Сейчас задушу себя, если вы не перестанете!» – тоже я. Как ни старались они, разбитую чашку не склеить. Когда была не права народная мудрость? Трещина-то осталась. Тяжело быть свидетелем краха семьи, быть орудием в руках двух некогда любящих людей, быть щитом и мечом. Первый счёт. Первая плата.
А ещё я предавала маму. Когда бежала навстречу объятиям отца. После скандалов. Детская память такая короткая! Ненависть за мамины слёзы и боль умирала также быстро, как и рождалась. Зато воспоминания о том, как собирались все вместе по выходным за завтраком, или пили чай с ватрушками вечерами; как зимой родители по очереди катали меня на санках, как папа переворачивал их, и я выпадала, и небо вертелось вместе со мной, и звёзды смеялись, и мама с ними вместе, и я… – эти воспоминания жили во мне. А в маме – уже нет. И я предавала, когда вырывалась из её рук: «Папа!». Потом их история закончилась. Развод. Взрослые вздохнули спокойно. И я. Не понимала ещё, что через пару лет судьба подсунет под нос второй вексель. Плати. За всё хорошее. Мама умерла. Болезнь подкралась неожиданно, на цыпочках, мне так казалось. Но «знающие люди» шептались, что «угробили». Семейная жизнь, она такая.
Вернулся папа. Забрал меня из семьи одноклассника Сашки Сушкова. Наши семьи дружили домами, что называется. Мама думала не надолго она в больнице. Снова зашушукались соседи: «Зря отдали дочь, да он же не поднимет девочку, пьяница!». Поднял. А и поднял, дулю вам! – усмехнулась я неизвестно кому. Им, всем. Вот только… платить что-то больше не хотелось. Потому-то и не ждала больше ничего хорошего, и не желала. Потому-то и радовалась, когда влюблялась безответно. Бесплатно, так сказать.
«23-00.
Но ведь устаёшь? Рано или поздно полезешь на рожон, ну, сколько можно? Эй, эй, судьба, хочу счастья! Я заплачу столько, сколько скажешь! И, пожалуйста! Вот – Он. Вот – счастье. А вот – поломанная рука. Запреты, ссора. Заказывали?
Звонила сейчас Алинка. Поболтали. Целый час, наверное. Телефон аж вспотел! Говорит, что я многому придаю слишком большое значение. Каким-то ненужным событиям и вещам. Что сама себе усложняю жизнь. Нет никакой расплаты, а только банальное стечение обстоятельств, с которым надо бороться. Как сейчас: не пускают в деревню, и что же? Подтянуть учёбу, не спорить с предками, они и отпустят. Сломал руку, никуда не выходит? Сами пойдём. Возьмём пацанов и пойдём к Магомету. Ты же гора, говорит. Будь выше обстоятельств. Как у неё всё просто! Я иногда завидую её суждениям, отношению к жизни. Сказала, чтобы я взяла себя, учебники в руки, и вперёд, кривые ноги! Насмешила меня. Представила, как они, ноги эти, бегут такие по улице, а за ними книжки и тетрадки…».
А оно ж, как назло, – ничего в голову не лезет!
Этилен, пропилен, сигма-связь,
Электронные облака.
За окном неба серая бязь,
Я от химии отвлеклась,
Я не слышу с урока звонка.
Логарифм, интеграл, упростить.
Возвести и, конечно, извлечь.
Я б и рада – на миг чтоб забыть
Твои взгляды, слова. Мне б – учить.
И тогда, ты пойми, гора с плеч.
Но сквозь формулы, сквозь уравнения,
Не сбавляя скорости мчит
Чёртов поезд любви. Без сомнения
Правит им машинист.
«28 октября.
С отцом помирились, ура! Шансы на поездку возрастают! Папа говорит, выпил, сорвался. Дочь выросла, а он к этому не готов. Просил прощения. Да я не могу на него долго сердиться. И ни на кого не могу. Мне их жаль почему-то. Бывает, мне гадости говорят, а мне их жаль. Ведь они от бессилия же. И время тратить на злость. Зачем? Нет, я позлюсь, конечно. А потом жалею. Их. Дурацкий характер!
Да, напостой забываю написать. Как-то встретили на вокзале наших. Димку, Славку и этого, который на дискаче приставал, Вадика. Ну, он в женихи набивался, «старый, лысый, беззубый». Мы пошли их с главного ж-д на пригородный провожать, по путям, между вагонами. Они остановились покурить и выпить пива. А тут менты. Блииин! Я испугалась, думала нас загребут. Но этот Вадим намолол им с три короба, что он нас знает, в одном доме с нами живёт, чуть ли не в одном подъезде. И он совершеннолетний, паспорт есть. Хитрый такой! Кажись, рупь дал, нас отпустили. «Берите своих баб и валите, пока мы не передумали». Только посмотрели так, будто мы неизвестно чем занимались. Как Ленин на буржуазию, посмотрели, чесслово! Если предки узнают, не видать нам деревни, как пить дать. Поедем или нет, вот в чём вопрос. Почти как у Шекспира!».