Чертополох с окраины Уфы. Книга 1 (50-70-е годы)
Шрифт:
Кстати о родном языке… Видимо, до поры я лепетала только на татарском языке. Но воспитательница детского сада сказала Нанайке:
– Хотите испортить ребенку жизнь, продолжайте говорить на татарском.
И бабушку с мамой просто заклинило. До конца дней своих они общались между собой на родном языке. Но как только дети оказывались рядом или вступали в разговор, они автоматически переходили на русский…
Я продолжила учебу в длинном деревянном бараке, это была школа № 55. Мой путь пролегал направо, мимо Пятого квартала, общежитий, детского сада и поликлиники. А была другая, параллельная этой, – целый ряд домов частного сектора тянулся почти до школы. Там в полуподвале я покупала керосин для примуса.
До 3 класса я с утра пешком или на автобусе преодолевала четыре остановки и сначала забрасывала Альмиру в детский сад. Потом сворачивала налево во дворы пятиэтажек. И вот она – школа. А если пройти еще дальше, а потом еще дальше через железнодорожные пути, можно было попасть в деревянный барак такой же конструкции в типографию № 1. Но мои родители там уже не работали… Мама устроилась продавцом в овощной киоск напротив общежитий моторостроительного завода.
Вечером забирала Альмиру из детсада, и мы шли по «культурной» улице с асфальтом, большими деревьями вдоль тротуара. Иногда мы озорничали, завидев фифу в капроновых чулках и на высоких каблуках. Мы нарочно шлепали по луже, чтобы забрызгать эту «буржуйку». Во мне жила какая-то классовая недоброжелательность к «воображалам». Заглядывали к маме на работу. Сначала она торговала овощами в сетчатом павильоне, потом устроилась рядом в киоск, где были сладости – шоколад, конфеты. У нас в семье до сих пор к сладкому равнодушны. У нее часто пропадали деньги. Когда снесли киоск, нашли купюры, обгрызенные крысами…
Помню картинку. Одноклассники собрались вокруг моей парты, и я, стоя на сиденье, душевно вывожу песню Зыкиной «Рябина, рябина, несчастная я, два парня, два друга влюбились в меня»… Я помню пощечину директрисы и помню, как я сурово поглядывая на окна ее кабинета, вынашивала планы побить эти стекла.
А дома… ругань, толкотня. Ни о каком режиме дня разговора не было. Из-за тесноты уроки приходилось учить за круглым столом, на котором прямо перед глазами стоял черно-белый телевизор.
– Учи уроки, нечего смотреть кино, – дергали меня.
Только как ребенку можно не смотреть на экран, когда на расстоянии вытянутой руки в лесу кто-то кого-то ловит или партизаны пробираются в тыл к врагу.
Для ребенка такая нагрузка была серьезной. И со здоровьем у меня были проблемы. Иногда бабушка договаривалась с соседями насчет бани. Помню, я потеряла там сознание. Очнулась на улице. Мама за шкирку волоком тащила меня по снежной тропинке. Снег скрипел под ее ногами, по бокам стояли высокие сугробы. Ясные звезды жестко светили прямо в глаза и цинично перемигивались между собой, глядя на меня. Таких жестоких звезд я не припомню больше.
Чаще я ходила в общественную баню. И там, бывало, падала, потеряв сознание. То же самое могло произойти в душном помещении, в накуренной комнате, в транспорте. Видимо, причина была не только в слабых сосудах, но и в постоянном недоедании.
Уже через полгода жизни в Уфе из упитанного улыбчивого ребенка я превратилась в изможденную девчонку с потухшим взглядом, в стоптанных танкетках и веревками лент вместо бантов…
Вернувшись с Курильских островов, мама купила кооперативную квартиру на ул. А. Невского. Там царил другой уклад, другие привычки. Пространство было маленьким, узким для детей. Душа сжималась от тесноты, и энергия выплескивалась в опасные игры. Мы с сестренками перелезали из окон спальни на висящий рядом балкон и обратно. Сейчас страшно это представить! Но, повторяю, такие рискованные игры рождались от узости пространства и невозможности правильно расходовать энергию. Дети, как собаки и дельфины, должны быть всегда заняты, иначе их фантазии могут завести далеко. Или они превращаются со временем в бесцветных людей…
Зато взрослые реализовали свою энергию в полной мере. Бешеной популярностью пользовались тогда футбольные матчи, мотогонки, фигурное катание. Все гордились Габдрахманом Кадыровым. В дни игр по улице с двух сторон стекались толпы, море людей к стадиону. Они шли как на маевку, радостные, с большим подъемом. С балкона видно было, как по зеленому полю бегали фигурки, или в клубах пыли, круто накреняясь, летели мотоциклы. Воздух рвал пистолетный треск мотоциклов, от криков болельщиков, кажется, приподнимался в воздух сам стадион. А за стенкой громко орал сосед, бил табуреткой о пол и в конце, плача, рухнул на телевизор. Во всем этом было что-то дикое, пугающее и захватывающее.
Впрочем, припоминаю и другое… Вдоль дороги аккуратными рядами выстроились нарядные люди. Ждут, когда проедет Никита Хрущёв. С утра я торчу на своем балконе. А Альмира где-то внизу у дороги. «Я пожалуюсь Хрущеву, что ты со мной не хочешь играть», – пригрозила она мне.
Вот показался скромный кортеж, медленно проехал по улице, и из одной из черных машин махал лысый человек.
По этой же дороге каждый день проходили грузовики с зарешеченным открытым кузовом, в котором сидели бритые, одетые в одинаково серую одежду заключенные. И я пыталась разглядеть там дядю Гену. Младший сын нанай попал в тюрьму: вспыльчивость характера, безотцовщина привели его на кривую дорогу…
А жили мы на два дома потому, что родители опять завербовались, теперь на остров Сахалин. Мама работала в магазине. Он стоял (на фото) весь занесенный снегом, и казалось, вокруг ничего нет, кроме этого деревянного здания и бесконечных снегов.
Нанай еще громче и чаще проклинала все на свете, материлась по-татарски и вопрошала, когда же аллах ее заберет. К счастью, он ее не слышал, потому что бабушка ушла из жизни в 90 лет в 1991 году.
А меня перевели в четвертый класс школы № 85.
Глава 2. «Шпильнявая какая»…
Ослепительно-хрустящий снег под светом фонарей. Золотые кленовые листья на аллее по улице Кольцевой… Познание мира, людей, себя. Зачем-то судьбе было угодно, чтобы моя школьная жизнь была насыщена бурным эмоциональным опытом любви-нелюбви, непростыми взаимоотношениями со сверстниками, остроэмоциональными – с учителями. Росла душа. Мучительно осознавала свое «я». Это была ничем не сдерживаемая натура, открытая со всех сторон и потому уязвимая.
Мои любимые учителя – все они так или иначе согрели своей добротой мою одинокую озябшую душу. Самые потрясающие минуты счастья я испытывала в 85-ой. Именно здесь на меня ниспадал сияющий поток тепла и даже любви, чувства защищенности, какой-то даже значимости своей в этом таком сложном, пугающем мире, который называется жизнь.
Ощущение потерянности в жизни появлялось от того, что в этот период родители часто уезжали в далекие края. Вернувшись, наконец, домой, она работала в магазине по две смены. Позже стала ездить на поездах – буфетчицей, затем директором вагона-ресторана. Чтобы заработать максимальную пенсию, поработала кондуктором в автобусах. Мама готова была трудиться много ради достижения материального достатка. У нее был как бы гостевой брак с семьей.