Чертополох с окраины Уфы
Шрифт:
На другой день из осколков посуды мы делаем в огороде красивые «секретики» – в ямке создаем узоры из битой посуды и присыпаем землей. Я думала, что это нормальная жизнь. Рядом с нами в доме отец двух дочерей тоже пил и дрался. Через дорогу – та же история. Однажды к соседу, живущему на углу, приехала скорая помощь. Ребята на улице говорили, что он проглотил вилку. Я пыталась представить, как это возможно, но фантазии не хватало.
У нанайки всегда жили родственники или квартиранты. Помню, двое квартирантов стоят перед бабушкой, я, видимо, сижу рядом с ней. Нанай отчитывает его: он жестоко избивал жену. Я смотрю на эту пару и удивляюсь про себя. Она, безвольно опустив руки вдоль тела, уныло опустила голову, похожая на овцу, которая устала сопротивляться. Он ниже ее на полторы головы, крепко сбитый, с бегающими по сторонам маленькими глазками, в которых полыхает еле сдерживаемая злоба. Тело его напряженно, кулаки сжаты, и, кажется, он вот-вот со звоном отпустит пружину и, как бешеный пес, порвет всех вокруг.
– Ей же достаточно сверху положить руку на его голову, слегка придавить, и от него мокрое место останется, – с недоумением думала я.
Тогда я не знала, что побеждает в драке не рост и не сила. Побеждает тот, в ком больше беспощадности и злости, в ком нет сострадания и человечности…
Часто думаю, как мне повезло, что росла большей частью в доме на почти деревенской улочке. Веселый огонь в печке, сугробы выше окна, огород. Посреди улочки проходила желтая пыльная дорога, по которой ездил разбитый кособокий автобус № 8. Вдали виднеется Курочкина гора, до нее добраться можно через большое картофельное поле, остатки колхозного наследия. На противоположной стороне дороги мечта любой детворы – пустыри, где ничем не сдерживаемый мяч летел в любом направлении без опаски разбить стекло. Дома нас практически не видели. Нас не могли дозваться поесть. Самая популярная пища была белая булка с маслом и сахарным песком. В дни всенародных праздников мы устраивали мини-демонстрации. Детишки шли строем вдоль деревянных заборов с барабаном и подобием флага, запевая песню. Играли в магазин, «расплачиваясь» яркими конфетными фантиками, играли в «глухой» телефон. Мы никогда не ломали голову: чем бы заняться. Игр мы знали много, и оставалось только выбирать. Мы росли вольно, как чертополох, и у взрослых с нами были только разбираловки по поводу того, что к кому-то залезли в огород. У всех в огородах росло почти все, но за чужими заборами почему-то все было вкуснее.
Страшненькое тоже было в жизни. Одно время мы, ребятня, шарахались от каждой легковой машины. «Наши футболисты проиграли матч, за это они воруют детей, затаскивают в машины и убивают», – шептали мы друг другу.
Здесь висела самая яркая и большая луна на свете, и мы видели в ее желтом круге силуэт девушки с коромыслом. Здесь светили самые яркие звезды, и были споры, есть ли жизнь на Марсе, какие диковины есть на свете.
В 1957 году Черниковку присоединили к Уфе. Но в те годы, да и по сию пору, этот район отличается от центра. Он засажен тополями. Их никогда не подрезали, они росли вольно, как и мы, и стали большими и пушистыми. Много было зеленых сквериков, деревьев вдоль дорог и тротуаров, за заборами пьянил запах яблонь, сирени и черемух.
Глава 2. Город Сибай
Мы переехали жить в г. Сибай, маленький степной захудалый городок на юге Башкирии. Мы въехали в двухкомнатную квартиру в серо-кирпичный дом рядом с кинотеатром «Мир». Наш длинный дом и кинотеатр были одной стороной квадрата, напротив виднелось преуютнейшее белое здание с колоннами в греческом стиле. Как ни странно, это была баня. Рядом с ним – строение, которое визуально не помню, но внутри находилось премилое заведение с красной дорожкой – музыкальная школа, куда меня привели на прослушивание, и тут же находилась типография, куда устроились работать мама и отчим. По бокам квадрата стояли частные дома. А в середине большого пустого пространства среди взрыхленной земли стояла новенькая школа, куда я позже пошла в первый класс. Неподалеку от нас в типичном экстерьере предыдущих десятилетий – желтые двухэтажные дома по обе стороны улицы с односторонним движением, которое разделяет аллея с деревьями, – жила семья тети Зои и три ее дочери Луиза, Альфия, Неля.
Наши блага объяснялись просто: наш родственник Абдулла Хисматуллин был немаленькой шишкой в городе.
В Сибае у нас была идеальная семья. Помню, мама, беременная третьей дочерью, сидит на диване и весело командует Саматом: «Получше мой полы. Углы тоже не забывай». Он, озорно блестя глазами, поглядывает на нас, тщательно протирая пол. Дверь в санузел открывалась из кухни. Но на этом маленьком пространстве мама умудрялась накрывать два стола: для взрослых и для детей. Обед был по всем правилам из трех блюд. Опять комната радовала уютом и признаками советского благополучия. Ничего здесь не грохотало, никто ничего не обрушивал, никто не дрался. Потому что после первой же попытки вернуться к дебошу наш высокопоставленный родственник вызвал Самата к себе и сказал:
– Здесь тебе не Уфа. Будешь так себя вести, в 24 часа вылетишь из Сибая…
Как я пошла в первый класс, не помню. Помнится только запах краски и молодая учительница.
Целый день мы, ребятня, проводили на улице. Большой залитый солнцем двор. У сестренки Альмиры пошла носом кровь (было ей годика 3, мне 7). Кто-то из детишек сказал, что надо закапать йод. Кто-то сбегал домой за ним, кто-то прямо из пузырька пробует «покапать» ей в нос и заливает Альмире йодом пол-лица…
Мы в открытом грузовике с типографскими работниками едем за лесными ягодами…
В крохотном магазинчике мне поручили держать очередь за молоком. Мне стало плохо, и я вышла на улицу. Пришел Самат, высоко поднял меня на руки. Мужчина, стоящий почти у прилавка, закричал, что я стояла впереди него. Держа меня над толпой, Самат продвигался к прилавку. Я плыла над людским морем, внизу меня круглились разные головы. Я с благодарностью думала о мужике, который меня запомнил, потому что еще раз выстоять такую очередь я была не в силах.
Помню январский морозный день, мы с отчимом стоим под окнами роддома, и мама показывает крохотный белый кулек. Альбина, ребенок, рожденный в пору теплых семейных отношений.
… На улице морозная темень. Я собираю в школьный портфель свое имущество, туда же кладу самодельную тряпичную куклу. Беру за руку Альмиру. Альбина спит на руках отца. Мы возвращаемся самолетом в Уфу. Насовсем.
Часть 2. Время жемчужно-серебристых снегов
(60-е годы)
Учителя, как никто, знают цену быстротечности времени. Знают цену той секундной заминке или ошибке, которая может круто повернуть жизнь, порой необратимо.
Глава 1. «Детство, как шарик пластмассовый»
Тонкой змейкой тянется деревенская улица на окраине большого города. Кособокие частные домишки приветливо смотрят из-за зелени своих садов. Яблони сгибают ветви до земли, предлагая душистые, пахнущие медом плоды свои, вишни лукаво поглядывают блестящими глазенками и шаловливо прячутся в густой листве. Кричат петухи, тонко-тонко переливаются голоса ребятишек в звончатом воздухе, из раскрытых окон звучат популярные песни. Проникновенные голоса Зыкиной, Кристалинской органично вписываются в тишину улицы, теряются в верхушках деревьев.
Я проснулась, когда прокричали петухи. Солнце играет на металлических ярко начищенных шариках железной кровати. Отдернула ситцевую занавеску и открыла деревянную слегка истлевшую раму окна. По пыльной желтой колее проехал городской рейсовый автобус, толстобокий, весь в пыли. «Все ждала и верила, сердцу вопреки», – подпевая Кристалинской, выскочила во двор. Осколки солнца сверкают на стрелках молодого лука, стройными рядами выстроившегося на грядке, листьях яблонь, смородины, редиса. И весь мир, казалось, сверкает, обещая бесконечное и безоговорочное счастье на все времена…