Чертова баба
Шрифт:
— уточнила матушка.
Светлова помолчала, обдумывая свой ответ, — лгать она суеверно боялась — и наконец ответила:
— Нет, не скрывается.
Анна решила, что сказала правду, потому что любопытство, которое скрывалось за ее намерением остаться в монастыре, вовсе не было праздным. В конце концов, помочь родным найти исчезнувшего человека — что тут худого?
Однако, посвящать игуменью во все детали своего решения ей тоже не хотелось — наверняка откажет. Такая келейная замкнутая жизнь — конечно, здесь опасаются
Возможно, матушка думала о том же самом. Не грозит ли их келейной замкнутой жизни излишняя огласка, если пустит она сюда эту молодую женщину с непонятными ей, матушке, намерениями?
Игуменья задумчиво смотрела в узкое высокое окно на заснеженный монастырский двор.
— Я вас очень прошу! — повторила Светлова.
— Хорошо! — Матушка наконец благосклонно обратила к Ане свои темные яркие глаза, свое красивое ухоженное лицо, и милостиво произнесла:
— Так и быть… Разрешаю вам остаться.
— Правда? — обрадовалась Аня.
— Правда. Фамилия у вас хорошая… Светлова. Светлая фамилия… Потому и разрешаю.
— Да? — удивилась Светлова. — А если бы была Чернова? Не разрешили бы?
Матушка остановила ее, подняв ладонь:
— Но учтите, паломницы у нас работают. Лентяек здесь нет, не держим. И работа не на компьютере, учтите — черная работа! Городских удобств у нас нет, водичка из колодца — ледяная.
— А что нужно делать? — попробовала осторожно уточнить Светлова.
— Послушание вам назначат, И вот еще что…
— Да?
— У нас тут, как вы знаете, нет ни телевизора, ни радио, мы не читаем, как вы знаете, газет, и…
— Да, и что же? — не поняла Аня.
— И мы не звоним по телефону! Монастырь отдельный, как бы огороженный видимой и невидимой стеной от обычной жизни мир.
— А я вам могу его пока даже отдать… — поняла наконец Светлова намек.
— На хранение.
Светлова отключила и протянула игуменье свой телефон.
— Вы не обижайтесь, но я боюсь, что это будет вводить сестер в соблазн.
Ведь это очень сильная и осязаемая связь с миром — одни наверняка захотят позвонить домой, другие знакомым, третьи задумаются не о том, о чем нужно.
— Хорошо, хорошо, — послушно согласилась Светлова.
Выходя из покоев игуменьи без своего телефончика, она вдруг подумала, а ведь и правда: и отдельный, и отгороженный — стеной круговой поруки — мир.
Если что, здесь без телефона, как в лесу — никто там, снаружи, даже и не узнает, что случилось.
Светлова открыла глаза. Четыре утра. Пора вставать.
Свет в комнате не горел. Темно.
Любопытно, что ощущение у нее было точно такое же, что описывала ей Ефимия. Пусто, зло, нехорошо, хотя Анна не ссорилась накануне ни с какой Раисой.
Напротив, уснула вчера, как мертвая, на своей железной, выделенной ей персональной
Сегодня Светловой надо было на кухню…
Четыре утра! Аня посидела немного на своей железной кровати, тараща глаза в темноту… И без всяких утренних ритуалов — уж какие там чашечки кофе — плеснула на себя холодной водичкой из рукомойника и отправилась на кухню.
Дело предстояло архиважное: намечено было квасить капусту.
Собственно, до самого процесса засолки Светлову допускать никто не собирался. Как и многие другие кухонные действия — это было особое фирменное монастырское таинство. И непременно — с молитвой. В общем, особый ритуал. Так что, в итоге получалась такая вкуснотища: когда сестры и паломницы за стол садились эту монастырскую капустку кушать, за ушами трещало.
Капусту в соответствии с новыми поварскими традициями на монастырской кухне солили порциями, по мере того, как заканчивалась. А не так как в прежние времена: как урожай — так уж на всю зиму. Благо продавались теперь свежие, импортные кочаны в магазинах круглый год.
Но Светловой предстояло капусту не солить — Светловой лишь предстояло капусту резать.
Холодные упругие кочаны были навалены горой возле длинного кухонного стола.
Светлова посмотрела на эту гору и ахнула…
— Глаза страшатся, а руки делают, — успокоила ее сестра Евпраксия, с которой в паре назначили послушание Светловой. И Анина напарница — высокая сухопарая и довольно мрачная женщина, достав из кухонного ящика нож, принялась за работу.
Нельзя было не отметить, что нож, которым сестра Евпраксия, Анина напарница, резала капусту, был совершенно невероятных размеров — с огромным, широким, как у тесака, лезвием. Однако управлялась сестра с ним на редкость ловко, как повар в рекламном ролике, с фантастической скоростью кроша очередной упругий прохладный кочан.
Стук стоял на кухне, как будто из пулемета строчили… И капуста вылетала из-под ее ножа, как из электрического кухонного комбайна — идеальной ровной стружечкой.
На этом фоне работа самой Светловой, надо было это признать, выглядела на редкость жалко.
Преимущество в этом соцсоревновании было настолько явным, что Анина напарница, столь ее опередившая в своих результатах, вероятно, решила, в конце концов, что вполне может и передохнуть.
— Пойду компоту попью! — предупредила Аню Евпраксия и отложила свой тесак в сторону.
Аня кивнула, продолжая мучиться со своим кочаном. Минут через пять, когда Евпраксия ушла" она снова подняла голову, чтобы перевести дыхание. И замерла. Светловой вдруг показалось, будто что-то изменилось.