Чертово болото
Шрифт:
— Но почему бы и нет, Жермен? Невдомек мне, чего это вы такого дурного мнения об этой женщине. Ну, да оно еще переменится!
— К черту ее! — сказал Жермен, — Я хотел бы, чтобы все переменилось так, чтобы я не должен был больше о ней думать. На что мне нужна жена, которой я совсем не знаю?
— Папа, — сказал малыш, — что же это ты сегодня все говоришь о своей жене, она ведь умерла?..
— Подумать только, ты, значит, не забыл свою бедную маму?
— Нет, я же видел, как ее положили в красивый такой белый деревянный ящик, а бабушка подвела меня и велела с ней попрощаться!.. А
— Надеюсь, что да, милый. Только надо все время о ней молиться, мама твоя тогда увидит, что ты ее любишь.
— Сейчас я прочту молитву, — ответил мальчик, — сегодня я совсем про нее позабыл. Только я не могу ее один читать; всегда что-нибудь да спутаешь. Пусть маленькая Мари мне поможет.
— Хорошо, милый, сейчас я тебе помогу, — сказала девушка. — Иди-ка ты сюда и стань на колени.
Мальчик стал на колени на подол юбки, который ему подстелила Мари, сложил ручонки и принялся читать молитву, сперва очень решительно, потому что твердо знал наизусть начало, а потом — медленнее и неувереннее и наконец принялся слово в слово повторять то, что ему шептала маленькая Мари, пока не дошел до места, которое всякий раз бывало для него камнем преткновения; стоило ему дойти до него, как он непременно засыпал. И теперь напряжение внимания и монотонность, с которой он бормотал слова молитвы, произвели свое обычное действие; с большим усилием произнес он последние слоги, и то заставив себя перед этим три раза их повторить; голова его отяжелела и склонилась на плечо Мари, руки разъединились и, ослабев, упали на колени. При свете костра Жермен посмотрел на своего ангелочка, заснувшего на груди у девушки, которая, обняв его и согревая своим чистым дыханием его белокурые волосы, погрузилась в благоговейное раздумье и мысленно молилась о спасении души покойной Катрин.
Жермена это умилило; ему хотелось высказать маленькой Мари, как глубоко он ее уважает и как благодарен ей за все, но он так и не смог найти подходящих слов. Он наклонился над ней, чтобы поцеловать мальчика, которого она по-прежнему прижимала к груди, и ему трудно было оторвать губы от личика Пьера.
— Слишком вы его крепко целуете, — сказала Мари, слегка отстраняя голову Жермена, — так вы его разбудите. Дайте-ка я его уложу, он уже снова видит райские сны.
Мальчик дал себя уложить, но, раскинувшись на козлиной шкуре, он вдруг спросил, едет он все еще на Сивке или нет. Потом, открыв свои большие голубые глаза и устремив их на минуту на ветки, он, казалось, не то грезил наяву, не то просто не мог отделаться от мысли, которая овладела им еще днем, а теперь, перед тем как ему уснуть, определилась особенно четко.
— Папа, — сказал он, — коли ты надумал мне новую маму подарить, то я хочу в мамы маленькую Мари.
И, не дожидаясь ответа, он закрыл глаза и заснул.
X
Невзирая на холод
Маленькая Мари не придала большого значения странным словам мальчика и сочла их просто доказательством того, что он к ней успел привязаться. Она заботливо укутала его, подкинула в огонь валежника
— Вижу, что вас уже клонит ко сну, — сказала она, — вы как воды в рот набрали и на огонь глядите точь-в-точь как только что глядел Пьер. Ложитесь-ка и спите, а я буду вас обоих стеречь.
— Нет, это ты спи, — ответил Жермен, — стеречь буду я, ни малейшего желания спать у меня нет, у меня сейчас полсотни мыслей в голове бродит.
— Полсотни — это много, — сказала девушка с легкой насмешкой, — немало есть людей, которые рады были бы и одной!
— Ну ладно, пусть на полсотни меня не хватит, но одна-то задумка, по крайней мере, есть, и вот уже час, как она ко мне прицепилась и никуда от нее не деться.
— А я вот вам скажу, какая, да и те, что перед ней были, тоже.
— Ну так скажи, Мари, коли ты угадала, скажи мне сама, мне приятно будет все от тебя услышать.
— Час тому назад, — сказала она, — вам хотелось есть… А сейчас вам хочется спать.
— Мари, я, правда, всего-навсего погонщик быков, но ты уже вообразила, что я и сам бык. Злючка ты, вижу, что не хочешь ты со мной говорить. Спи уж, это лучше, чем осуждать того, у кого невесело на душе.
— Хочется вам поговорить, так давайте поговорим, — сказала маленькая Мари и прилегла возле Пьера, положив голову на седло. — Вы настроены себя терзать, Жермен, а мужчине надо быть твердым. Чего бы я только не наговорила, если бы не противилась своему горю как только могу!
— Да, конечно, это-то и не дает мне покоя! Бедная девочка! Ты будешь жить вдали от родного дома, в этих мерзких местах, где только вересник да болота, где ты еще, чего доброго, подхватишь осеннюю лихорадку, где трудно вырастить овец, — а это всегда огорчение для пастушки, ей ведь хочется, чтобы дело-то ладилось; вдобавок ты будешь окружена чужими людьми, те, может, будут плохо с тобой обращаться, не поймут, какая ты хорошая. Знаешь, меня все это так мучит, что и сказать не могу, и мне хочется отвезти тебя к твоей матери вместо того, чтобы ехать в Фурш.
— В ваших словах много доброты, но ведь надо же быть и рассудительным, Жермен; не надо так бояться за своих друзей. Наместо того чтобы говорить о том дурном, что меня ждет, вы бы лучше сказали мне что-нибудь хорошее, как тогда, когда мы закусывали у тетушки Ребек.
— Ничего не поделаешь! Тогда я думал так, а сейчас иначе. Лучше тебе выйти замуж.
— Этому не бывать, Жермен, я вам уже сказала, а раз не бывать, то я об этом и не вспоминаю.
— Ну, а представь себе, вдруг бы это и удалось? Вот рассказала бы ты мне, какого мужа ты себе хочешь, а я бы, глядишь, и нашел.
— Вообразить не значит еще найти. А я и не воображаю ничего, потому как все это без толку.
— Тебе, может, хотелось бы мужа богатого?
— Ну конечно, нет, сама-то я бедна, как Иов.
— Но ведь окажись это человек с достатком, ты, верно, ничего бы не имела против. Плохо разве жить в хорошем доме, вкусно есть, нарядно одеваться и быть среди славных людей, таких, что позволили бы тебе матери помогать?
— Ну да, конечно, помогать матушке — это для меня главное.