Чертово колесо
Шрифт:
— Это сколько? — сипанул Юраш, мало друживший в детстве с письменными знаками.
— Пятьсот, что ли… Или пять тысяч, хер его знает, — Васятка был тоже не силен в этих делах. — Ни разу, падл, не заплатил, хоть обещал каждый монат [105] домой приносить. Понял-нет?
— За два года, кстати, солидная сумма набежала, — обронил Нугзар.
— Ну!.. Так что имей в виду, Нузгарь… Отравы не хочешь?
— Нет.
— А нам разрешишь шваркнуться? А то гнетет уже рюкен. [106]
105
От Monat (нем.) —
106
От Riicken (нем.) — спина.
— На кухне, чтоб я не видел и не слышал, — неохотно разрешил Нугзар.
— Понятно-нет. Ты слез, а мы сидим плотняком. Малой вчера в ломке в Дюсике на машине столб снес к херам на хер. Чуть какую-то фрау не убило.
— Мудило! — Квадратный Юраш проверял, все ли есть в карманах для ширки. — Ну, пошли на кюхе? [107]
Они плотно закрыли дверь. А Нугзар вышел на балкончик, с которого была хорошо видна уличная толчея: ехали на велосипедах, шли разноцветные головы, по каналу плыл катер.
107
От Kiiche (нем.) — кухня.
«Где я? Что со мной?» — смотрел он вниз со второго этажа, не привыкший еще к гашишу, который уводит человека от самого себя в какие-то закоулки.
Парни явились красные, распухшие, взбудораженные, долго трясли и жали Нугзару руку, хотели еще выпить чаю, но ему, только слезшему с иглы, было неприятно смотреть на них, и они поняли это:
— Лучше мы геен. [108] В Дюсике еще Малой ждет. Если чего — звони.
Нугзар развесил вещи, переложил в альбом купленные марки и, поколебавшись, спрятал свою «Унику» за той, где был изображен птеродактиль, который в детстве произвел на Нугзара сильное впечатление — бабушка водила его в Зоологический музей на Руставели, где он зачарованно разглядывал макет этого царя океанов и земель. Серия «Динозавры».
108
От gehen (нем.) — идти.
У него давно вертелись мысли зайти в «Кристи» и предложить марку под залог в пятьдесят тысяч. Пусть возьмут в залог, дадут деньги, а потом, когда марка продастся, он вернет им не только всю сумму, но и месячные проценты… Странно, что и парни сегодня заговорили о процентах и деньгах. И как раз о пятидесяти тысячах… Ведь если знатоки уверены, что марка дорогая, ценная, то пусть раскошелятся. Правда, виза у него просрочена, и в Голландии он находится нелегально. Если закрутятся деньги, обязательно всплывет паспорт — хотя бы когда деньги получать. А в паспорте просроченная виза… Поднимут ли они шум?.. Кто его знает… Вот Васятка говорил, что тут люди без ксив могут жить годами, сколько угодно, если не попадутся на чем-нибудь, вроде похода к врачу. Но неизвестно все это. Опыта жизни мало.
Нугзару его английского хватало, чтобы объясняться с О и в магазинах, но для сложных переговоров его знаний было маловато. Поэтому Нугзар купил русско-английский разговорник и каждый день по два часа учил слова и выражения, которые потом оттачивал на О. А она подарила ему мини-телевизор, чтобы смотреть английские программы.
Шелест разговорника напоминал Нугзару крытый режим, где тишина, шорохи страниц и негромкий стук шашек,
На крытом режиме — всегда тишина. На строгом — шумнее: бесконечные планы, хаты, ломы, гномы, форточки, отмычки, пули, ножи, ружья, рыжьё… На усиленном, говорят, полный бардак. А на общем режиме — вообще пионерлагерь: люди за кило конфет или бубликов сидят, кто тещу утюгом по спине огрел, кто пять мешков семечек с повозки украл…
Но сам Нугзар ни усиленного, ни общего не видел — сразу попал на строгий. Перед первым громким делом воры научили его: «Делай так страшно, чтобы сразу всем видно стало, кто ты есть и на что способен ради справедливости. Если повяжут — так на строгач пойдешь, где люди сидят, а не на усилок или общак, где бардак, грязь и вонь, шушера друг друга петушит и пичужит!»
Тогда он один поднялся на восьмой этаж гостиницы «Иверия», где кололся вор, уличенный в крысятничестве и, главное, в стукачестве, и приказал, под пистолетом, вору выкинуться из окна, сказав: «Если выпрыгнешь — шансы выжить у тебя есть, если нет — смерть через пулю!» Тот попросил дать последний заход и стал набирать все, что было в пузыре. Нугзар стоял над ним с пистолетом. Бывший вор глаз не поднимал, знал, что это неизбежно, дрожащими руками никак не мог попасть в вену. После прихода попросил: «Застрели!» — но Нугзар дулом указал на балкон: «Нет, сам… На тебя пулю жалко».
Это дело сразу дало ему имя, но стоило семи лет строгого режима. Что ж, звание вора тогда не давалось просто так, как сейчас оно покупается ничтожными людишками. Тот, кто не сидел в тюрьме, вором стать не мог (за редким исключением, вроде покойного Димы Лордкипанидзе). Не сидевший в тюрьме вор — оскорбление: как же ты можешь разбирать и судить, если не знаешь сам, что к чему? Если не знаком с людьми и вожаками, не понюхал пороха и дыма? А Нугзар уже тогда знал, что станет вором в короне, у которого на коленях, в знак чистоты и непокорности, будут вытатуированы звезды, а на спине — храм.
Он решил встретить О после лекций. Увиливая от велосипедистов, двигался по обочине. Не купить ли ему велосипед?.. В детстве он гонял по району, даже умудрялся подниматься на Черепашье озеро. Зато какая радость обуревает на спуске, когда мчишься с ветерком!.. Потом приходы морфия заменили ему этот ветерок…
На скамье в садике стал ждать. Правильно ли он сделал, послав письмо и сняв с себя самовольно и поспешно звание? Это орден или медаль можно потерять — новые выдадут, а звание… Воровской закон жив, но он не для всех. Наверняка будет ломка жизни и законы станут другими — и среди белого, и среди черного мира.
«Рыба ищет, где лучше, а человек — где глубже дерьмо» — повторял начальник оперчасти в Караганде. — Встречают по статье, а провожают после срока… Если, конечно, не докрутят себе пару-тройку гнедых», — шутил за стаканом коньяка. За коньяк и деньги начоп не вмешивался в дела Нугзара, державшего зону, и предпочитал с ним обговаривать все важные дела, пуская мелкие на самотек: «Пусть себе катятся ветчиной по Малой Сенной… Потехе — время, а делу час — и то много». И давал свидания жене, которая, в числе прочего, обязательно привозила Нугзару надушенный «Шанелью» платок, надолго отбивавший зонную вонь…