Чертовски богат
Шрифт:
В отличие от всех Тернеров Кензи тяготела к искусству, хотя ее дарования не получили развития. Оно и понятно: казарма – не лучшее место для пестования художественных талантов. Но то, что Кензи выделяется среди других детей, было ясно с самого начала.
Она мечтала стать художницей, отдавая почти все свободное время рисунку и живописи, а в оставшиеся часы жадно перелистывала книги по искусству, которые удавалось отыскать в местной библиотеке.
А когда ей исполнилось шестнадцать, судьба Кензи была решена – в дело опять вмешалась
У Кензи было ощущение, будто она умерла и вознеслась в рай. Ибо военная база в Сан-Франциско – по сути дела, обширная, густо поросшая деревьями усадьба, поэтому все и мечтали сюда попасть, – одарила ее возможностью ежедневно посещать не менее двух близлежащих музеев. Теперь ей больше не нужно было листать книги и журналы с репродукциями – ее глазам предстали подлинники.
Именно тогда Кензи и влюбилась в старых мастеров. Тогда же она поняла, насколько скудны ее художественные таланты, и после долгих душевных мучений отказалась от живописи в пользу другого главного своего увлечения – истории искусств.
Перед окончанием школы Кензи заявила родителям, что собирается поступать в Колумбийский университет.
– Там одна из лучших в стране кафедр по истории искусств, – пояснила она.
– Ну что ж, родная, – откликнулся отец, глядя в ее горящие живым огнем глаза, – ты же знаешь, что мы с матерью всегда с тобой, что бы ты ни решила.
Благополучно сдав экзамены, Кензи стала студенткой Колумбийского университета.
Тот день, когда она впервые оказалась в Нью-Йорке, стал самым ярким в ее жизни. Не успев даже разложить вещи в общежитии, она отправилась на прогулку по Манхэттену.
Кензи исходила пешком весь город. Нью-Йорк ее поразил – размерами и людским гомоном, стремительностью и, главное, какой-то напористой внутренней энергией. И она решила: «Это мой город. Здесь мне суждено оставить свой след. Да, здесь, в самом центре Вселенной...»
Оставить след... Эти простые слова сделались жизненным девизом Кензи, ее кредо.
Едва получив диплом об окончании университета, Кензи перебралась из общежития в крохотную квартирку, которую сняла в Челси на пару с приятельницей. Но найти работу по специальности оказалось не так-то просто. Целая толпа таких же, как она, выпускников, многие из которых могли похвастать влиятельными родителями и положением в обществе, буквально осаждали галереи, музеи и аукционные компании.
Но Кензи не сдавалась. К Рождеству, самое позднее к Пасхе, рассуждала она, шеренги ее соперниц поредеют – кто выйдет замуж, кому способностей не хватит, кто просто обленится. Пока же она перебивалась случайной работой.
И вот в один прекрасный день, просматривая, как обычно, колонку объявлений о работе в воскресном выпуске «Таймс», Кензи напала на то, что ей нужно. Владельцу галереи, специализирующейся на полотнах старых мастеров, требовался квалифицированный помощник.
Не теряя ни минуты, Кензи послала по указанному адресу свое резюме.
Через две недели она нашла на автоответчике послание от некоего мистера Пикеля Вагсби. Ее приглашали, если удобно, на собеседование на следующий день, в одиннадцать утра.
Кензи пришла по указанному адресу за десять минут до назначенного времени. Узкий фасад здания на Лексингтон-авеню скорее обескураживал. Железные ворота, давно проржавевшие решетки на закопченных окнах – и никакой таблички или вывески о том, что внутри располагается картинная галерея.
Правда, звонок на двери был.
Им-то Кензи и воспользовалась.
Тут же щелкнул замок, и дверь приоткрылась ровно настолько, насколько позволяла короткая цепочка.
– Чем могу служить? – прозвучал низкий мужской голос, сопровождаемый подозрительным взглядом.
– Меня зовут Маккензи Тернер. Мне назначена встреча с мистером Вагсби.
Мужчина откинул цепочку и слегка, так что Кензи едва протиснулась, приоткрыл дверь и тут же ее захлопнул.
– Мистер Вагсби – это я.
Кензи коротко, но сильно пожала ему руку и окинула оценивающим взглядом.
Хозяин очень походил на мистера Пиквика – круглолицый, полный господин неопределенного возраста. У него была розовая кожа, блестящие голубые глаза за маленькими стеклами очков и баки, внизу совершенно белые, как шкурка горностая. Не хватало только панталон, гетр и короткого жилета, а на месте шейного платка болтался криво повязанный галстук. Пузырящиеся на коленях старые брюки, траченный молью свитер и стоптанные шлепанцы выглядели странно рядом с диккенсовскими золотыми часами на брелке.
Закончив осмотр, Кензи перевела взгляд на картины.
Им не было числа.
Штабелями в рост человека они теснились у стен.
Занимали, развешанные в веселом беспорядке, все стены до самого потолка.
И даже пронзительный свет от голых, без абажура, ламп не мог скрыть их удивительного очарования и внутренней энергии.
– О Господи! – завороженно прошептала Кензи. – Рубенс! Помпео Батони... Ганс Мемлинг... Гирландайо... Дюрер... Маттиас Грюнвальд...
Она потрясенно пожирала глазами эти сокровища – от немецкой готики до итальянского Возрождения, от голландцев VII века до французов XVIII. Да за любое из этих полотен хранители Лувра, «Метрополитена», музея Гетти жизни не пожалеют – ни своей, ни чужой.
Кензи медленно повернулась к мистеру Вагсби.
– А ведь снаружи и не скажешь...
– В том-то и штука, – лукаво подмигнул ей мистер Вагсби. – Но пошли дальше.
И, знаком предложив ей следовать за ним, он повел Кензи вверх по красивой винтовой лестнице. Посредине крытой террасы он остановился и ткнул пальцем в огромное полотно на стене.
– Вижу, вы в нашем деле разбираетесь. И все же... Кому, на ваш взгляд, принадлежит эта картина? Торопиться некуда. Думайте, сколько вам угодно.