ЧЕРТЫ НАРОДНОЙ ЮЖНОРУССКОЙ ИСТОРИИ

Костомаров Николай Иванович

Действительно, общее предчувствие оправдалось. Этот набег половцев был только началом других беспрерывных набегов того же народа. Этого одного бедствия было мало: между князьями Русской земли начались распри и междоусобия. При недостатке сознания святости гражданских отношений, в понятиях времени, недоразумения в принципе власти целого рода над целою землею вызвали наружу необузданность личных побуждений. Редко князья останавливались пред средствами: эгоизм брал верх. Князья приглашали тех же самых половцев, которые опустошали Русскую землю, для проведения своих видов. Нравственный принцип боролся с личным увлечением. С одной стороны, понятие о цельности Русской державы, сознание народного единства, чувство долга, проповедуемого церковью, обращало князей и их дружинников к желанию мира, единства, к согласному действию против общих врагов; с другой — неуменье уладиться между собою и управлять страстями, свойственное юному народу, увлекало их к расторжению связей, которые они сами же признавали священными. Народные побуждения шли по той же колее, как и княжеские. Князья не могли найти в народе согласного противодействия своим эгоистическим стремлениям, потому что в народе, точно так же, как и в князьях, не дозрело сознание средств к поддержанию единства, более чувствуемого, чем разумеемого. Княжеские междоусобия сплетались с неприязненными побуждениями земель между собою, и князь легко мог составить ополчение из народа и вести его на своих родственников в другую русскую землю, потому что в тех, кого он соберет под своим стягом, ощущались также своего рода неприязненные побуждения против тех, которые ополчались за противного князя. Как бы ни своеволен был князь в своих намерениях, он всегда мог найти в народе толпу удальцов, готовых его поддерживать; всегда отыскивались люди, годные составить воинственную толпу, живущую на службе у князя и работающую его личным видам. Эти толпы были то, что называлось дружинами; князья водили эти дружины с собою и доставляли им средства к жизни, а дружины готовы были драться с другими, себе подобными, дружинами, держащими сторону другого князя, чтобы удовлетворить честолюбию, алчности и вообще притязаниям своего князя. Такой род жизни поддерживался возникавшим из него же чувством воинской славы и удали. Князь, считая себя обиженным, защищал свою славу, и дружина его поставляла себе честь в том, что успевала проводить его дело и получала за то награду; так русские сражались между собою, «ищучи себе чти, а князю славы».

Храбрость, быстрота, ловкость, неутомимость считались добродетелью. Молодец стыдился сидячей жизни. Стоит прочитать Мономахово поучение, [76] чтобы видеть, какая деятельность составляла тогда характер того, кто хотел доброй славы и чести; следовало находиться беспрерывно в дороге, в трудах, опасностях, в борьбе. Самое мирное время посвящалось таким занятиям, как охота — подобие войны, где предстояли молодцу и труды, и лишения, и опасности. Удальцы, составлявшие дружины, часто сами же поднимали князей своих друг на друга, иногда ссорили их, переходили от одного к другому и побуждали последнего к вражде против первого. Оттого нередко летописцы извиняют князя в его несправедливых поступках, приписывая их наущению дружины. Дружинники толпились в городах, и потому городское население вообще возвышалось, составляло деятельную массу; народ сельский играл роль страдательную. Древние начала самобытности должны были более и более увядать от долгой невозможности себя высказать и от необходимости подлегать гнетущей силе. Не могла развиться оппозиция против такого порядка в принципе народного самоуправления; потому что Южная Русь окружена была чужеземцами, которых всегда могли князья привести в случае противодействия. Это и сделалось при Изяславе: в 1067 году половцы напали на восточные пределы Русской земли. Изяслав отправился против них и был разбит. Половцы рассеялись по окрестностям и начали грабежи и разорение. Киевляне, собравшись на вече, требовали у князя дружины и коней. Изяслав не дал им. Из этого известия видно, что уже прежде существовала партия, опасная для княжеской власти. Имея вооруженную дружину, князь боялся, чтобы другие носили оружие, чтобы не допустить до восстания. Верно, это велось уже издавна; таким образом открывается, что князья в то время не всегда находились в совершенно согласном отношении к народу. Видно, что прежде не без усилий обходилось удержание народа в подчиненности, ибо Изяслав не дал оружия народу даже и тогда, когда явная опасность угрожала со стороны чужеземцев, а это могло быть только при таком условии, когда прежде того княжескою властью была испытана опасность позволить народу принимать воинственный характер. Народная злоба обратилась на воеводу Коснячка, предводителя княжеского войска; он спрятался. Тогда киевляне вспомнили, что в погребе сидит пленный полоцкий князь Всеслав, [77] взятый на сражении. Они бросились освобождать его и возвели его на княжеское достоинство. В порыве недовольства властью Изяслава все-таки киевляне не могли обойтись без князя: уже утвердилось и усвоилось понятие, что князь необходим как предводитель, и никто заменить его не может. Достаточно было уважения к лицу как к князю, чей бы он ни был; бунт киевлян был опасен князю, и его приверженцы из дружины, сидевшие с Изяславом в тереме, предложили убить Всеслава. Это предложение показывает ту же неразборчивость в средствах и слабость нравственного чувства, как и в советниках Святополка Окаянного. Видно, они понимали, что как скоро Всеслава не будет, то бунт усмирится: без князя киевляне не могут ни на что решиться. Дружина не успела исполнить намерения; киевляне освободили Всеслава. Изяслав не в силах был бороться с народом, не имея достаточной у себя партии в Руси. Действительно, изгнанный, бежавший, он не мог возбудить в своих сочувствия и бежал к ляхам, к чужим. Его имущество было разграблено; так следовало по понятиям того времени: кто виноват и осужден, того имение бралось «на поток». Через семь месяцев явился изгнанный князь с чужеплеменною силою. Всеслав оробел и бежал. Киевляне, оставшись без князя, отвыкши от мысли, чтобы мог кто-нибудь в Русской земле, кроме природного князя, предводительствовать войском, потеряли дух. Им угрожало чужеплеменное панство; они послали к Святославу и Всеволоду, просили их примирить с Изяславом, иначе они зажгут город и уйдут в Грецию. Это, вероятно, сказали не все киевляне, не целый народ, но известная партия: невозможно предположить, чтобы в большом городе, каков был Киев, все единомысленно решились на такое переселение. Призванные князья помирили киевлян с Изяславом на том условии, что Изяслав придет «в мале дружине» и не будет вводить с собою ляхов. Но Изяслав послал вперед сына своего Мстислава с отрядом ляхов; этот княжич убил до 70 человек, которых считал виновными (они-то, верно, прежде освободили Всеслава), других ослепил, и многие — по сказанию летописца — пострадали невинно.

76

Мономахово поучение («Поучение детям и инь кто прочтет») — главное литературное произведение Владимира Всеволодовича Мономаха, сохранившееся в единственном списке в составе Лаврентьевской летописи под 1096 г., где оно разрывает связный текст о происхождении половцев. Но к 1096 г. «Поучение» не относится — оно захватывает и события более позднего времени. Первоначально «Поучение» состояло из трех самостоятельных частей: собственно «поучения»; «летописи» жизни Мономаха и письма («грамотицы») его постоянному политическому сопернику — князю Олегу Святославичу (черниговскому). Все три произведения, по-видимому, были соединены самим Мономахом. Автор осуждает княжеские междоусобицы и призывает к объединению древнерусских земель.

77

Всеслав Брячеславич (7—1101) — полоцкий князь (1044–1067; 1069–1101), великий князь киевский (1068–1069), сын Брячеслава Изяславича. В июне 1067 г. Всеслав с двумя сыновьями во время переговоров был схвачен великим князем Изяславом Ярославичем и посажен в тюрьму («поруб») в Киеве. Во время киевского восстания освобожден и провозглашен великим князем. После семимесячного княжения возвратился в Полоцк. В 1078 г. воевал против Смоленска.

Тогда русские в селах, в окрестностях Киева, втайне оказывали мщение над ляхами, которых Изяслав распустил «на покорм»: они тайно избивали их и тем принудили возвратиться домой. Другие не так были ожесточены против иноземцев, — по крайней мере ляхам было в самом городе очень весело. Развращение нравов было довольно велико, и всякое насильственное дело могло найти себе опору и подкрепление.

С 1068 по 1073 год пробыл Изяслав в Киеве, сначала под прикрытием ляхов; нелюбовь к нему киевлян не могла охладеть после варварских поступков сына. Впрочем, что касается до него лично, то его не считали виноватым: он был простоумным. Этим неуважением к князю воспользовался князь Святослав черниговский, и Изяслав должен был бежать в другой раз. Четыре года он странствовал по Европе. В Майнце он просил защиты у императора, которого признавал верховным главою государей; сын его потом в Риме ходатайствовал пред папою о возвращении отцу его права. Между Русью и Западною Европою в те времена еще не существовало той стены, которая возникла позже; Русь и Западная Европа принадлежали еще к одной политической семье; сношения были частые и близкие. Когда император по просьбе изгнанного киевского князя послал к Святославу посольство, то для того избрано было лицо, которое оказалось шурином Святослава (Святослав женат был на принцессе Оде; брат ее, посол в Киеве, назывался Бурхард и был тревский духовный сановник). Это известие о родстве Святослава с немецкою княжною особенно замечательно тем, что оно упоминается при случае, а не как факт, на который обращено было бы внимание по его редкости. Этот факт совершенно остался бы нам неизвестным, если б не пришлось кстати, по другому, не касавшемуся его самого, поводу, упомянуть о нем, и, конечно, много подобных проскользнуло у летописцев, потому что не было повода упоминать о них.

По смерти Святослава Всеволод переяславский, овладевший Киевом, не мог сладить с Изяславом и не решался вступить с ним в борьбу. Он ожидал неприязненности со стороны племянников. Всеволод уступил Киев Изяславу и получил себе Чернигов — прежний удел Святослава. Но тогда явился с половцами Олег [78] добывать землю, принадлежавшую его отцу. Изяслав был убит. Летописец говорит, что киевляне очень плакали по нем. Как кажется, не было причины сожалеть о нем из любви, и летописец был принужден пояснить, что Изяслав был человек добрый, а злодеяния, совершенные над киевлянами, принадлежат не ему, но его сыну. Для нас важно то, что этот плач по князе, который был или не был лично виноват в варварствах сына, но все-таки, как видно, потакал им (ибо того же сына сделал князем в Полоцке, и притом сам ничего доброго не сделал для киевлян), — этот плач есть та черта добродушного уважения к властителям, которое мы нередко встречаем во все периоды истории славянских народов. Это — отсутствие злопамятности, но вместе с тем и силы народной памяти. Можно легко поднять на ноги славянскую массу, но жар ее скоро остывает; власть, наделавшая народу множество огорчений, легко примиряется с ним, как скоро погладит его по голове. Мы увидим — так же покажется это племенное свойство и в истории Новгорода.

78

Олег Святославич (?—1115) — древнерусский князь, сын киевского великого князя Святослава Ярославича. В 1076 г. получил в удел Владимир-Волынский, но в 1077 г. был изгнан оттуда великим киевским князем Изяславом Ярославичем. В 1078 г. бежал в Тмутаракань. В том же году в союзе с половцами попытался завладеть Черниговом, но, потерпев поражение на Нежатиной Ниве возле Чернигова, снова бежал в Тмутаракань. Там его взяли в плен хазары и передали Византии. Вплоть до 1083 г. находился в ссылке на о. Родос. В 1083–1094 гг. был тмутараканским князем. В 1094 г. в союзе с половцами отобрал у Владимира Мономаха Черниговское княжество, но в 1096 г. вынужден был отдать его брату Давиду. По решению Любечского съезда 1097 г. Олег Святославич получил Новгород-Северский, где жил до смерти. За разжигание княжеских междоусобиц в «Слове о полку Игоревем» назван Олегом Гориславичем.

В первые годы после Ярослава совершилось изменение в юридическом быте Руси, как это видно из «Русской правды»; тогда князья Изяслав, Всеволод и Святослав с мужами своими Коснячком, Перенегом и Никифором, сошедшись, отложили убиение за голову, то есть месть, существовавшую до того времени, но положили выкупаться кунами (но кунами ея выкупати), а прочее все оставили по-прежнему: яко же Ярослав судил, такоже и сынове его уставиша.

Но так как мы не знаем точно и достоверно, что именно в «Русской правде» принадлежит времени Ярослава, а что позднейшему, то не можем потому и определить, какие из находящихся там статей были Ярославовы, и какие явились позже, при Изяславе и братьях его, исключая вышеприведенного отложения мести, о чем прямо говорится. Заметим, что платеж виры [79] за убийство не должно рассматривать так, как будто бы за преступление отвечали только платою. Напротив, самая вира относилась только к известным случаям. Например: «будет ли стоял на разбое без всякия свады, то за разбойника люди не платят, и выдадут его самого всего и с женою и с детьми на поток и разграбление». Вира собственно была не наказание, а только доход князю за уголовные преступления. Вирою отделывался убийца тогда только, когда убийство происходило по ссоре или в пиру; если же убьет в сваде или в пиру явлено, то тако ему платили по вервине, еже ся прикладывают вирою. Такое убийство падало вместе на всю общину, или вервь (вервь — от веревки, какою, должно думать, обводились земли); потому, вероятно, что при ссоре были свидетели, которые могли остановить убийство. Убийца платил только часть всей виры; вервь и тогда должна платить, «когда муж убьет мужа в разбои, но не ищут имени», следовательно, когда нет преследователя убийцы, равным образом вервь платила и тогда, когда находила на своей земле тело убитого, а убийцы не оказывалось, что называлось дикою вирою, но когда убийцу преследовали, тогда — иное дело: я головничество самому головнику. Тут уже понятие об убийстве принимает значение преступления. Вообще статьи «Русской правды», сложенные в то время, не должно рассматривать как кодекс законоположения, а только как правила собирания княжеских доходов. Самый суд производился на основании старых славянских обычаев.

79

Вира, вера — в Древней Руси денежный штраф в пользу князя за убийство свободного человека. Происхождение термина неясно.

Обстоятельства, сопровождавшие историю Изяслава Ярославича, показывают достаточно несостоятельность Киева для будущего, невозможность в Руси развиться народному самобытному строю. Русь была окружена чужеземцами, готовыми вмешиваться в ее дела. С востока, как тучи одна другой мрачнее, выходили полчища степных кочующих народов Азии, жадных к грабежу и истреблению: они бросались на запад, толкая и истребляя один другого, и все ударялись об Русь. Племя за племенем выступало; заднее всегда почти было грознее, многочисленнее и страшнее для Южной Руси, чем переднее. В Х и XI веках некрепкая юношеская цивилизация русская терпела от печенегов: эти враги еще не так были страшны, как другие, половцы, которые явились им на смену. В борьбе с печенегами перевес остался на стороне русских; это ободряло последних и поддерживало в них удалой дух, деятельность которого могла бы ослабнуть при совершенном спокойствии. Одноплеменники и близкие сродники печенегов, торки [80] и берендеи, [81] еще менее представляли из себя громящую силу. Если почему-нибудь они могли быть опасны для Руси, то разве потому, что, поселившись на берегу Роси и смешавшись с русскими, они вносили в жизнь последних новый, дикий элемент и задерживали развитие цивилизации. Могучими явились лицом к лицу с русскими половцы — народ многочисленный, разветвленный на орды, кочевой, не привязанный к месту жительства и потому готовый нападать большими массами, не знавший земледелия и потому жадный к грабежу и разорению чужого. С ними русским справиться было труднее, чем с печенегами. Князья, как это показал Олег, не стесняли своей совести, когда представлялся случай вмешивать их в дела Руси для своих личных целей. С другой стороны, поляки начали вступать в русский мир. Святополк проложил полякам дорогу в Киев; по его следам пошел Изяслав, изгнанный киевлянами. Возникла у поляков мысль, что Южная Русь есть их подначальная земля; князья наделали им слишком щедрых обещаний. За поляками выступили на сцену угры. [82] Князья породнились с угорскими королями, и последние стали присылать помощи своим родственникам и вместе с тем думать и о подчинении себе русских земель, пользуясь тем, что Русь сама, так сказать, идет в чужие руки.

80

Торки — тюркоязычные племена, составлявшие часть огузов, которые во второй половине Х в. переселились с Приаралья в степи Южной Руси. В Ипатьевской летописи впервые упоминаются под 985 г. как союзники князя Владимира Святославича в борьбе против булгар. В 1060 г. объединенные силы русских князей разбили торков. Русские князья также использовали военную силу торков в своих междоусобных войнах и в борьбе против половцев, а также для охраны южных границ Руси.

81

Берендеи — кочевые тюркские племена. Упоминаются в древнерусских летописях с 1097 г. до конца XII в. как часть черных клобуков (см. прим. 83). Берендеи, возможно, выделились из племенного союза огузов. С начала XII в. берендеи вместе с торками и печенегами с согласия древнерусских князей селились в южнорусских степях вблизи Киевского и Переяславского княжеств, особенно в районе Поросья.

82

Угры — обобщающее этническое имя, присвоенное родственным по языку народам — зауральским манси и хантам, дунайским венграм (мадьярам). В «Повести временных лет» предки венгров названы «угрой», а предки хантов и манси — «югрой». Позднее имя «югра» закрепилось преимущественно за хантами.

При таком стечении обстоятельств, противных развитию народной самодеятельности, старинная славянская свобода, подавленная князьями и дружинами, пыталась прорваться на свет и не вполне успела. Изяслава изгнало вече, избрало другого князя; вече делалось решителем судьбы края, но ненадолго. Явилась чуженародная сила в помощь изгнанному князю: вече должно было умолкнуть. Святослав изгнал брата и овладел Киевскою землею, вероятно, с согласия киевлян, которые не могли же так скоро забыть поступка Изяславова и, верно, теперь воспользовались случаем отомстить ему снова, когда представилась возможность, когда нашелся князь, на которого они могли опереться. Но этого князя не стало: Изяслав шел опять с чужеземною ратью. По польским известиям, Болеслав и на этот раз сам был в Киеве, и в этот-то раз последовало знаменитое развращение нравов, стоившее польскому князю короны. Известие справедливое и не противоречащее собственным нашим летописям: в последних нет ничего о вторичном пришествии Болеслава, но не видно из них также, чтобы он не входил в Киев. Зная, как переставлялись, переображались наши летописи, легко можно предположить, что известие о вторичном пребывании в Киеве ускользнуло из наших летописей. Впоследствии Изяслав должен был уступить Польше червенские города [83] за помощь, ему оказанную, и только этой ценою удержался на своем столе. Очевидно, когда у князей была возможность призвать против народа чужеземную помощь, трудно было народу отстоять свои права против княжеского произвола и поставить выше княжеского произвола свою общественную волю.

83

Червенские города — группа древнерусских городов и укрепленных замков Х—XII вв. в Волынской земле на западных окраинах Руси. Термин встречается в древнерусских летописях под 1018 и 1031 гг., а центр этих городов — Червен упоминается начиная с 981 г.

С другой стороны, однако, невозможно было развиться и укрепиться прочному властительному деспотизму. Князей было немало. Из них находились охотники засесть в Киеве, как и в другом городе; один другого выгоняли, и сами были выгоняемы. Прочного права преемничества не было. Так называемая удельная система, сколько ее ни старались уяснить, определить, до сих пор не выяснилась для нас. Мы придавали слишком много значения еще, так сказать, рудиментарным правилам о столонаследии в XI веке, но они у самих князей были тогда еще не определены, не выработаны, а народ, по всему видно, вовсе их не сознавал; народ знал одно собственное право — право выбора, и признавал один род, из которого, по своему усмотрению, считал лица достойными к этому выбору, но выборное право беспрестанно задушалось правом силы и оружия.

Случаи, повторяемые один за другим в том же роде, становились на некоторое время обычаями, но они, однако, в свою очередь уступали случаям иного рода. Единственное право князя княжить в Киеве было все-таки избрание народа; но как против народной воли можно было найти противодействие в свою пользу, как это показал два раза Изяслав, то народная воля заменилась волею то воинственной толпы, которая пристанет к князю и примет его сторону, то — в случае слабости такой толпы — волею половцев, поляков, угров или русских других земель — одним словом — правом силы. Та масса, которая составляла народ действующий, народ в смысле гражданском, политическом, была воинственная толпа из людей всякого рода, всякого состояния, силою случая вырвавшаяся наверх и управлявшая делами края и его судьбою.

Как ни скудны вообще летописи в изложении народной судьбы, но достаточно видеть, что по смерти Ярослава, до татар. Южная Русь беспрестанно наполнялась чуждым народонаселением. Киевские бояре и дружинники князей не составляли преемственных туземных сословий: новые пришельцы беспрестанно являлись, одни приходили, а другие уходили, переходили от одного князя к другому — сегодня в Чернигове, завтра в Киеве, потом в Галиче и так далее. От этого, занимая видное место при князьях, они мало были связаны с народом нравственными узами и думали о своих личных выгодах на счет народа. Жалобы на такие злоупотребления прорываются вчастую. Новопришельцы, подделываясь к князьям, получали от них должности и называемы были, в отличие от старых, уже обжившихся, — молодшими, или уными. Всеволода укоряют за то, что он слушал уных. При всякой войне, более или менее удачной, князья возвращались с полоном; пленников селили в земле Южнорусской. Эти пленники были и русские, и инородцы. Вот, например, в знаменитые походы против половцев в 1103 и 1111 годах князья возвращались с полоном, и тогда половецкие пленники умножали народонаселение Русской земли. В 1116 году народонаселение Южной Руси увеличилось из разных концов сторонним приливом. Володимир воевал с кривичским князем Глебом. Сын его Ярополк с двоюродным братом своим Давыдом Святославичем взяли Дрютеск; [84] жители его, приведенные в Южную Русь пленниками, поселены в новопостроенном городе Жельни. В тот же год князья по приказанию Мономаха ходили на Дон и пленили три города. Жители их, вероятно половецкого или вообще тюркского племени, сделались военнопленниками и поселены в Южной Руси. Тогда же Ярополк взял в плен себе жену, дочь ясского князя; без сомнения, не одну ее взял он, но и других с нею, и вот часть ясского племени вошла в состав русского народа. В 1128 году Мстислав воевал Белорусскую землю, и тогда князья привели значительную часть пленников: изворотишась со многим полоном (Ипат. Л., 11). С другой стороны, когда Мстислав в 1130 году заточил кривичских князей в Грецию, то по их городам понасадил своих мужей, следовательно, сделался прилив населения из Южной Руси в Кривичскую землю. Владимир Мономах в 1116 г. посадил посадников на Дунае—любопытный этот факт остается темным; без сомнения, отправился посадник в далекую страну не один: с ним отправлено было известное население, долженствовавшее поддерживать киевскую власть в этой стране. Таким образом, когда Южная Русь наполнялась инородным населением, южно-руссы поселялись в других странах Руси и, вероятно, ослабляли свой элемент в отечестве.

84

Дрютеск (Дружеск, Друцк) — древнерусский город, возникший в XI в. (ныне село Толчинского района Витебской обл. БССР). Впервые упомянут в летописях под 1092 г. Входил в состав Полоцкого княжества. В XII в. — центр самостоятельного удела, затем перешел к Смоленску.