Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)
Шрифт:
– Признаешь свою вину, смертный?
– рявкнул бог и с неба посыпались звезды. Локи совсем зашелся в смехе.
– Нет, - сказал Улаф по прозвищу Квельдвульф, даже не опустившись на колени. У него был теперь сын и он ничего не боялся.
– Эгиль заслужил ходить без горла, когда положил глаз на добычу конунга. Женщина то была, или не женщина, но он нарушил закон похода и был приговорен к пожертвованию тебе, Тор.
Молотобоец любил смелых людей и ему понравились слова Волка.
– Жертва должна быть совершена не позже трех зим, - заметил переставший хохотать Локи, - ты же ждал семь.
– Лысый хорошо прятался, -
– Ну хорошо, - в конце концов согласился Тор и обратился к ожидающему приговору конунгу.
– Улаф, я разрешаю твой спор с Эгилем Лысым в твою пользу. Но так как ты просрочил срок приговора, то и тебе придется теперь сослужить нам добрую службу. Вышел у нас с Локи небольшой спор...
– Да, да, - закивал хитрый бог, - совсем небольшой и ставка чисто символическая - жизнь некого Олафа, сына Улафа. Не слыхал о таком?
У конунга ослабли ноги - Олафом был наречен его новорожденный сын. Но он ничего не сказал.
– Так вот, - склонился Локи к Волку и обдавая его смрадным дыханием, - я ставлю в нашем споре с Молотобойцем на то, что некий Улаф Крепкий все-таки убьет Олафа, сына Улафа!
– Ты внимательно слушал?
– спросил Тор, поднимая свой молот.
Конунг кивнул.
Тор обрушил молот на льды.
– Тогда иди, Квельдвульф, маленький сын ждет тебя.
Под грохот Священного Молота и смех Локи Улаф проснулся. Конунг был не силен в общении с богами и в объяснении вещих снов. Он готов был сразу забыть его - мало ли что приснится мужчине после обильных возлияний в честь рождения наследника, но пророчество не шло из головы. Волк слышал о таких вещах и даже говорил однажды с человеком, кому явившейся во сне Тор спас жизнь. Что бог потребовал от него взамен викинг сообщить не успел - его голова свалилась с плеч от удара секирой. Спор богов всегда выше ума людей, но теперь ставкой в нем был его ребенок. Конунг ударил кулаком по серебряному кубку, сунул его за пазуху и отправился к Гуннхольде.
Колдунья варила в большом чане зелье, а его жена Сигурд подносила травы. Улаф нахмурился, и умница Сигурд немедленно исчезла, оставив их наедине. Конунг подробно пересказал сон. Гуннхольда долго молчала. Молчание ее было не от обиды - в конце концов глупые мужчины всегда выигрывают не на том поле битвы - они едут за добычей в дальние страны, но на ложе под медвежьей шкурой женщина - непобедимый берсерк. То, что конунг купился на глаза Сольвейг было обидно, но не страшно. Страшно было то, что с ее приходом в дом что-то жуткое поселилось под землей, и Гуннхольда пятками ощущала биение чужого сердца. Теперь этот спор богов... Недаром люди говорят - минуй нас пуще всех печалей и гнев богов, и божия любовь!
– Я молчу не из-за обиды на то, что ты не вразумился моему совету оставить Сольвейг наедине с ее проклятием, - наконец сказала мудрая женщина.
– Я видела много вещих снов, и накоротко знакома с могучим Тором и подлым Локи. Люди думают, что боги распоряжаются их жизнями и слишком доверяют видениям, порожденными больными животами и тоской по женщинам. У меня нет ответа на твой вопрос, Улаф, по прозвищу Квельдвульф. Но у меня есть еще один совет для тебя. С некоторых пор ты не любишь мои советы и в твоей воле - следовать ему или нет. Я даже не возьму за него серебряный кубок, который ты прячешь на животе.
– Я выслушаю твой совет, мудрая Гуннхольда, дочь Ульва Бесстрашного!
Колдунья рассмеялась:
– Давно же меня не поминали столь уважительно! Ну, слушай, Волк. Вот мой совет - забудь. Забудь и никому не рассказывай о сне. Соблазн гнетет тебя - обмануть судьбу, но Локи слишком хитер и видит слабости человека насквозь. Не стоит с ним спорить. Ума вот только не приложу, и зачем это Молотобоец ввязался в уговор с этим хитрецом... То дело богов, конунг. Следующий год будет удачен для Норвегии, не пропусти его, застряв под юбкой этой хитрой змеи с бровями, словно птицы!
Ничего не сказал в ответ разочарованный Улаф, только бросил в котел отплатный серебряный кубок, смятый жестоким ударом, и вернулся к жене.
Травы и отвары Сигурд помогли Сольвейг быстро отойти от послеродовой лихорадки, а молока в ее грудях хватило бы и на трех здоровых младенцев. Олаф, сын Улафа спал и ел, ел и спал, как это положено любому новорожденному, а вот его отцу стал отвратен сам вкус пищи, а сны он видел столь ужасные, что старался ночью вообще не спать, а слушать скальдов и перебирать палки с насечками былых саг. Жены и слуги заметили состояние конунга, но никто не осмеливался приставать к ему с расспросами - кровь несчастного Эгиля еще не полностью была отскоблена от деревянного пола. Но не Эгиль Лысый беспокоил Волка. До поры, до времени. Покоя лишился конунг из-за спора богов. Он с радостью последовал бы совету колдунье, если бы не постоянное напоминание о том, что жизнь его сына стала ставкой между Тором и Локи. И этим напоминанием, конечно же, был сам крошечный Олаф.
Сольвейг, гордая сыном и поглощенная заботами о нем, тоже не слишком обращала внимания на терзания мужа. Она знала об убийстве, произошедшем в момент родов, но не видела в том плохой приметы или, пуще того, проклятья. Волчица, она сама готова была разодрать горло всякому, кто хоть раз косо взглянет на ее щенка, на потомка великих конунгов, наследника богатейших угодий в Норвегии, будущего могучего воина и предводителя викингов. Он должен был впитать пролитую при его рождении кровь, проглотить душу священной жертвы, забрать ее силы и храбрость. Не зря же и она, Сольвейг, Белая Волчица, грызла тела стольких невинных людей, выцарапывая из их печени удачу и покровительство своему сыну. Порой, при свете молний, она видела эти грозные тени, стоящие на страже вокруг колыбели Олафа и слепыми глазами взирающие на охранительные руны.
Холодный год принес голод. Люди ели кору деревьев и жевали шкуры медведей, золото и серебро стало дешевле мусора, а новорожденных девочек убивали еще в колыбели. Неспокойно было и на дорогах, где ватаги разбойников в отчаянии нападали даже на отряды ярлов, и их голодные головы затем украшали частоколы поселений. В простоявших без дела драккарах завелись черви, и они рассыпались от порывов ветра в черную, едкую пыль. Совет ярлов все-таки состоялся, где не все сразу узнавали почерневшего конунга. Ни о чем полезном договориться не удалось, так как наступала зима и никто не знал, кто ее переживет. Все они были пока живы, но голод и драки с разбойниками многих заберут на тот свет.