Червоный дьявол
Шрифт:
— Старое, старое!! — продолжал горячиться войт все больше и больше. — Теперь старое никому не нужно… Новое идет… Да когда б ты сам старое помнил, не смел бы ты такие речи среди улицы говорить!
— Сам знаю, простите, пане войте! — снял Мартын шапку и поклонился снова до земли. — Да и терпеть было несила, хотелось самому узнать… Пане войте! — снова заговорил он. — Что вы делаете?! Подумайте… сердце-то у вас доброе! За кого вы отдаете дочку?! Да разве ее Ходыка так, как и, жалеть будет? Да разве он будет сыном для вас? Новые пни люди, пане войте, с новыми звычаями, а уж о звычаях ихних все мисто знает. Вам
— Молчи, блазень!! Что это ты войта учить вздумал? Или ты обучался таким звычаям в чужой стороне?! Сам знаю, что мне делать! Сам знаю, за кого свою дочку отдавать… — стучал старик по снегу палкой, и голос его звучал как-то слишком раздраженно, слишком резко.
— А, так вы хотите свою единую дочку со света сжить? — крикнул уже запальчиво и Мартын, подступая к войту. — Так не пойдет же она за него, утопится, а не пойдет!
— Не пойдет? — переспросил войт, и лицо его все побагровело, а в глазах вспыхнул тот огонек, который ясно показывал, что войта теперь уже ничто не согнет. — А я тебе говорю, что идет, — произнес он медленно, отчеканивая каждое слово, — идет с радостью.
— С радостью идет? — переспросил Мартын, отступая и как бы не понимая услышанных слов.
— С радостью, с радостью! — повторил настойчиво войт, стуча палкой и проходя мимо ошеломленного Мартына. — Земли не слышит под собой!
На другое утро уже по всему городу бежала и страшная, и неслыханная новость, что червоный дьявол, влетевший вчера в город, добивался ночью в дом войта.
— Подлетел, расправивши красные крылья, да так и опустился у окна, — рассказывала бабуся столпившимся вокруг нее женщинам. — Мы уже с Галей начали все молитвы читать, страстные свечи у образов зажгли, окропили окна и двери святой водой — так он и пропал, так и пропал, — повторяла она, разводя руками, а соседки кивали с ужасом головами, — словно сквозь землю ушел или тучей поднялся!
На Житнем торгу, и на ратушной площади, и у Мийской брамы, и даже на Вышнем замке только и говорили, что об этом странном происшествии. Притом редакции рассказа делились на две версии: одни утверждали, что дьявол в огненном столбе провалился сквозь землю, другие же спорили, что полетел огненной тучей над землей. Настроение было тревожное… Ждали всяких бедствий: голода, наводнения или нашествия татар…
Один только войт знал более или менее, кто был тот червоный дьявол, добивавшийся с вечера в его дом. Но после вчерашней встречи он все время молчал, угрюмо уставившись в угол и подперши голову рукой. Короткая люлька войта то и дело гасла; видно, думы его были очень глубоки… Однако войт не решался оставить дом, опасаясь, как бы червоный дьявол не постучался к нему и среди бела дня.
Уже Галя с наймичкой подоила коров и, закончив дневные труды по хозяйству, присела отдохнуть и помечтать в сумерках, когда дверь в горничку Гали весело скрипнула и в комнату вбежала Богдана.
— Здравствуй, сестричка, опять пригорюнилась? — заговорила она быстро и громко, подбегая к Гале, которая сидела, подперши голову, у маленького окна. — Я тебе новость несу хорошую, веселую!
— Какую, какую? — встрепенулась Галя, подымаясь навстречу подруге, и все ее печальное личико вдруг оживилось при словах Богданы.
— Мартын Славута приехал! — выпалила Богдана разом, останавливаясь
— При… приехал… — захлебнулась Галя, вся кровь отхлынула у ней от лица, ноги задрожали, и, будучи не в силах стоять, Галя опустилась на табурет.
— Чего ж ты? Чего испугалась? — затараторила Богдана, теребя Галю со всех сторон. — Разве не рада? А?
— Рада, рада, сестричка! — вскрикнула Галя, бросаясь Богдане на шею и чувствуя, как горячая краска заливает ей всю шею, все лицо. — Так рада, так рада, серденько, что и сказать не могу, — повторяла она, прижимаясь к Богдане. — Когда б ты знала, как я ждала его, как молилась, — но тут губы у Гали задрожали неожиданно, захлопали как-то растерянно, быстро ресницы, и вдруг крупные-крупные слезы покатились одна за другою из глаз.
— Чего ж ты плачешь, чего плачешь, дурашечка? — целовала Богдана темноволосую головку, припавшую к ее пышному плечу, но на лице ее, полном и красивом, которого теперь не могла видеть Галя, отразилось крайне неприязненное, завистливое чувство.
— От счастья, от радости, Богдана, — подняла на нее Галя свои счастливые, полные слез глаза. — Горе мое несчастное! Я ведь на бога роптала, думала, что Мартын и забыл меня… Глупая… Глупая… — улыбнулась она счастливой сияющей улыбкой и прибавила, тихо вздохнувши — Думала, что он полюбил другую…
— А ты уверена в том, что нет? — спросила ее Богдана с какой-то недоброй, странной улыбкой.
— Прежде думала, что да, — улыбалась Галя, обвивая руками шею подруги, — а теперь уверена, уверена в том, что он не забыл меня! — вскрикнула она с жаром, отклоняя свое лицо от подруги и глядя на нее горящими восторгом глазами. — Когда б ты знала, Богданочка, как я ждала его, как молилась… как бога просила… — снова говорила она поспешно, как бы стараясь опередить свои слова. — Думала, что он уже застанет меня с белой головой, только нет, нет! Умерла б, а не пошла б за Ходыку! Господи, Богдана, скажи мне, — улыбнулась она, опуская руки на плечи подруги и забрасывая головку назад, — скажи мне, все ли закоханные дивчата таки дурни?
Но, не получивши от Богданы ответа и не замечая впечатления, произведенного ее словами на Богдану, Галя продолжала с новым приливом восторга:
— Ах, да я и не спрашиваю тебя главного: когда он приехал? Откуда ты узнала о нем?
— Вчера вечером, а пришел он сегодня к нам сам.
— К вам? — протянула Галя, устремляя на нее изумленные глаза. — Почему же он к нам не пришел?
— Не знаю… — ответила Богдана как-то неопределенно и отвела в сторону глаза.
— Ах да, — вспомнила Галя, кивая головой, — верно, узнал о нашем горе, да и не хотел так сразу попасться отцу на глаза. А ты ж говорила ему о моем несчастье?
— Говорила.
— Что ж он? — сжала Галя руки Богдане.
— Ничего, — ответила Богдана тем же странным, ничего не выражающим голосом.
Но Галя улыбнулась про себя: конечно, он ей не скажет ничего, она ведь знает своего Мартына, знает, какое у него гордое, зухвалое сердце.
— Богдана, голубочка, родненькая! — защебетала она, заглядывая подруге в глаза. — У меня к тебе просьба: зробы ласку, моя рыбочка, пошли кого переказать ему, что я измучилась, дожидаясь его, что не люблю Ходыку, что замуж за него не пойду, что если не за Мартына, так хоть под лед воду пить.