Чесменский бой
Шрифт:
Адмирал Спиридов торопил своего капитана не зря, дорог был каждый час. Совсем недавно в Сирии поднялось мощное восстание против турецкого владычества. Возглавил его бывший турецкий наместник Али-бей. Против мятежного бея выступил его собственный зять Мехмет, метивший на место тестя. Некоторое время борьба шла с переменным успехом, пока в одном из сражений Али-бей не был убит. После его смерти войну с Мехметом возглавил один из ближайших сподвижников погибшего, Шехдаер Омер. Нового вождя активно поддержали горские племена – друзы. И скоро воинское счастье стало клониться на сторону повстанцев, однако случилось непредвиденное:
Попутный вестовый ветер, господствующий в этих водах в летние месяцы, быстро гнал русские суда к берегам Сирии. Дорогой Кожухов, как старший по званию, присоединил к себе отряд лейтенанта Ивана Войновича, крейсировавший в этом районе Средиземноморья.
Вскоре прицелы судовых пель-компасов уже клали пеленга на мыс Рас-Бейрут. Эскадра Михаила Кожухова была у цели. Столпившись у фальшборта, русские моряки разглядывали незнакомые берега. Вид сирийской земли был величествен и прекрасен. Побережье утопало в рощах вечнозеленых дубов и елей. Вдали, слепя глаза меловыми отрогами, вздымались Ливанские горы. Сама Бейрутская крепость возвышалась на откосе крутого холма.
– Сия фортеция – орешек не из легких! – поделился своими мыслями с офицерами Кожухов, оглядев Бейрут в трубу зрительную. – Здесь на арапа не возьмешь! Придется по всем правилам науки фортификационной обкладывать!
Не теряя времени, капитан 2 ранга Кожухов съехал шлюпкой на берег на встречу с главой повстанцев Шехдаером Омером. Обсудивши совместный план действий, они подписали союзный договор. В договоре том значилось: «Обретясь в сих сирийских морях, императорская российская эскадра под командой высокоблагородного господина Михаила Козукова (так в документе. – Б. ЯГ.), корабельного капитана, находящегося на службе Ея И. В. императрицы Всероссийской, приглашен был… господином Даер-Омером… в помощь князьям и начальникам нации, называемой друзы, как вознамерились учинить осаду городу Бейруту… с помощью славных войск ЕяИ. В.».
– Будет ли высокочтимый Кошухоф-бей жечь и грабить город? – деловито осведомился через драгомана Шехдаер Омер после того, как бумага была скреплена печатями и отпечатками пальцев подписавшихся.
– Нет! – отрицательно покачал головой Кожухов. – Мы разорениями да разбоем не занимаемся! Сирийский вождь недоверчиво пожал плечами:
– Мы согласны выплатить вам, милосердный капитан, триста тысяч пиастров за ваше великодушие в отношении нашего города!
– Деньги пойдут не мне, а в казну! – прервал кавторанг цветистую речь своего союзника. – Сейчас же я хотел бы обсудить план осады и штурма крепости!
Стороны договорились довольно быстро, и Михаил Кожухов приступил к осадным работам. Замысел его был прост. Фрегаты эскадры, как наиболее сильные артиллерийские суда, должны были начать атаку с моря и отвлечь на себя огонь крепостных орудий. Пользуясь этим, остальные суда должны были высадить у стен крепости десант. Затем следовало быстро воздвигнуть осадные батареи и вместе
– Потом же будем бить ядрами бреши в стенах, а чрез те бреши и на штурм двинем! – разъяснил он свой замысел капитанам судов.
Капитан 2 ранга Кожухов хорошо представлял себе всю трудность предстоящего сражения за Бейрут, тем более что силы, которыми он располагал, были более чем скромными. Кавторанг помнил, что не далее как год назад отряд легких судов под началом греческих корсаров Ризо и Псаро уже побывал под стенами Бейрута. Тогда удалось договориться и избежать кровопролития, теперь же предстоял штурм…
Одни за другим спускались русские суда вплотную к крепости и, ложась на шпринг, открывали беглый огонь. За «Святым Николаем» – «Святой Павел», за «Павлом» – «Слава» и «Накса», следом «Забияка», а впереди всех флагманская «Надежда». Ударили залпы. Сражение за Бейрут началось!
Воспользовавшись завязавшейся перестрелкой, другая часть русских судов успешно сбросила десант невдалеке от крепостных стен. Следом сгрузили пушки и припасы. А вскоре заговорили и осадные батареи. Спустилось с гор пестрое и шумное трехтысячное друзское воинство.
Артиллерийский бой продолжался, не смолкая более трех суток. И лишь тогда, когда на фрегатах подошел к концу боезапас и все труднее стало справляться с пожарами, Кожухов отдал ордер на выход эскадры из боя. Последней покинула позицию, как и положено, флагманская «Надежда», ведомая Кожуховым. Несмотря на разбитую ватерлинию, сильную течь, фрегат по-прежнему был готов вступить в бой.
А береговые батареи продолжали свою дуэль. Через десять суток русские ядра пробили наконец брешь в толстых бейрутских стенах. Кожухов немедленно съехал на берег, чтобы обсудить с союзниками детали предстоящего штурма. Но то, что он увидел, поразило его…
Многочисленные и крикливые ватаги друзов самовольно расходились по домам…
Воинственные и независимые жители Ливанских гор всегда были загадкой для окружающих. Они поклонялись калифу Хакиму и не признавали турецкого владычества, верили в прорицателей-аккалов, считавших франков исчадьем ада, и одновременно чтили эмира Фахр-Эд-Дина, огнем и мечом культуру тех же франков среди них насаждавшего…
– Почему ваши воины расходятся по домам? – набросился кавторанг на невозмутимых друзских князей.
– О, досточтимый капитан мореходов! Просвещенные аккалы сказали, что пришла пора возвратиться к родным очагам, и мы не в силах остановить их!
– Что же теперь будет? – сокрушался Кожухов. – Ведь нынче всякое промедление смерти подобно!
– Видимо, так угодно судьбе, что пыл наших воинов иссяк, как вода в песке! – хмуро отвечали друзские князья.
– Мои матросы пойдут впереди! Я сам возглавлю атаку! – уговаривал их Кожухов.
– Нам стыдно, но что мы можем! – качал головой старший из князей.
«Князь в том извинялся…» – гласит исторический документ.
– Хорошо! – махнул рукой капитан. – В таком случае мы продолжим осаду сами!
Была середина июня, стояла жара. По склонам гор вовсю цвели маквис и гаррига. Последние отряды друзов – джихадов – уходили по горным тропам…
– Эх! Нам бы батальон пехоты российской, мы б до захода солнышка реляцию победную писали! – высказывал в горести Ивану Войновичу Кожухов.