Честь смолоду
Шрифт:
Мы любовались чудесной картиной природы, совершенно незатронутой войной, природы, продолжавшей следовать своим законам жизни.
Саша стал на обомшелый камень, снял бескозырку и огляделся вокруг широко раскрытыми глазами. Очень бледные его щеки порозовели, он жадно вдыхал воздух.
Прибежал посланный в разведку Дульник.
– Наши!.. На шоссе наши!
Мы двинулись вслед за Дульником и вышли к обрыву. Грабовая роща кончилась. Дальше редкие дубы и ясени перемежались с кустами шиповника и боярышника. К горам лепились домики с плоскими крышами, белела стена Орлиного залета.
По
– Наши!
– Наши, – сказал Саша и широко улыбнулся.
Все облегченно вздохнули. Казалось, после длительной опасной болезни, когда к больному прислушивались с тревожным сочувствием, наступил кризис. Хотелось присесть на землю, опустить руки, закрыть глаза. Теперь среди своих можно было отдохнуть. Никто не побежал навстречу нашему войску, никто не стрелял в воздух, как потерпевший бедствие. Запыленные, оборванные люди опустились на землю, улыбаясь друг другу. Казалось, многие впервые увидели Друг друга близко и по-новому, чем в дни блужданий в поисках выхода. Мне припомнился «Железный поток», и я подивился мудрости писателя, который подсмотрел, как люди таманской колонны, пережив все страдания, как бы прозрели и удивились синему цвету глаз своего вожака.
На Севастополь отходила Приморская армия. Колонна шла в полном порядке со всеми видами охранения на марше. Арьергардные бои, как мне сказали, вели части дивизии, сражавшейся за Одессу. Черноморская и армейская авиация, как могла, прикрывала колонну на марше.
Мы влились в колонну приморцев. Теперь, в непосредственном общении со стойкими регулярными войсками, мы морально окрепли. Здесь все знали свои места – бойцы, командиры, политические работники. На привалах проводились летучие собрания коммунистов и комсомольцев, распространялись сводки Советского информбюро, газеты, – была даже своя армейская; парторги и комсорги принимали членские взносы. К Севастопольской крепости двигалась (регулярная, закаленная в боях армия.
Лелюкова мы передали в полевой госпиталь на попечение хирургов. Госпиталь имел медикаменты, инструменты и даже собственный полевой движок для освещения операционной. Милые, услужливые медицинские сестры, бывшие студентки Одесского медицинского института, проворно и умело делали свое дело. Они по всей форме составили историю болезни капитана Лелюкова. В этой формальности не было ничего бюрократического, она умиляла нас, и мы обретали спокойствие и веру в то, что в будущем все будет хорошо, все обойдется, если только придерживаться установленного и освященного десятилетиями порядка.
Такое же чувство уверенности внушали мне и расклеенные на улицах Севастополя обращения городского комитета обороны и Военного совета Черноморского флота.
Существовали и действовали люди, полные сил и решимости. Сохранились учреждения Советов, партии и военного ведомства, ответственные за страну. Силе врага противостоял огромный, действенный организм советского государства.
Мы подходили к Севастополю по Ялтинскому шоссе. Армейские радиостанции принимали Севастополь, и мы еще на марше знали, что немцы уже подошли вплотную к внешним укреплениям крепости и завязали с ходу сильные бои.
С немцами дрались армейские части,
Имена героев были названы позже: политрук Николай Дмитриевич Фильченков, краснофлотцы Цибулько Василий Григорьевич, Паршин Юрий Константинович, Красносельский Иван Михайлович и Одинцов Даниил Сидорович.
Они долго держали шоссе у Дуванкоя. А потом, когда иссякли патроны, обвязались гранатами и один за другим бросились под танки. Это был первый крылатый подеиг защитников крепости.
Подвиг у Дуванкоя называли бессмертным. Но кто узнает о шестидесяти моих товарищах, павших в Карашайской долине?
Приморцы сбили части противника, осадившие крепость, на этом участке перевалили Сапун-гору, находившуюся в наших руках, и появились на улицах города. Появление Приморской армии на улицах осажденной крепости было огромным событием. Приморцы, прославленные обороной Одессы, знаменовали собой высокий авторитет всей Красной Армии.
Население восторженно встречало приморцев. Моряки, сцепившие было зубы для борьбы почти один на один, теперь увидели своих будущих соратников и приветственно размахивали бескозырками. Мальчишки усыпали деревья бульваров и орали от переполнившей их детские сердца отчаянной радости. Кто-кто, а они давно знали пленительную легенду об этих бойцах, шагающих сейчас по пыльным камням, мимо изуродованных домов.
Проход приморцев совпал с праздником Октябрьской революции. Это придавало еще больший, торжественный смысл их маршу.
Командарм понимал, что сейчас, когда противник блокирует крепость, важно поднять дух гарнизона. Современная война относила к гарнизону все население осажденных городов. Надо поднять дух рабочих, они лучше будут готовить боевые припасы, ремонтировать оружие и изготовлять его. Надо вселить уверенность в сердца женщин, чтобы умножить подвиги Даши Севастопольской. Надо не забыть и пионеров, что облепили деревья. Ребята помогут обороне. И кто его знает, может быть, кто-нибудь из этих голопузых, кричавших до хрипоты от мальчишеского восторга, будет адмиралом или генералом, продолжая великие традиции этих героических дней, так же как они, сегодняшние генералы и адмиралы, обязаны с честью умножить славу Нахимова, Корнилова, Истомина…
Впереди с развернутым знаменем шла Краснознаменная Чапаевская дивизия. Дивизия боролась под этим знаменем еще в гражданскую войну. Это знамя обдували ветры Приуралья, Оренбургских степей, к нему прикасались руки легендарного Чапая, Фурманова, его освятил своей полководческой мудростью и заботой Михаил Васильевич Фрунзе.
Теперь оно развевалось на улицах Севастополя, города русской славы, столицы Черноморского флота.
Оркестр заиграл марш. Звуки медных труб и удары барабанов как бы дополняли симфонию боя. Сейчас никто не прислушивался к тревожному, близкому грому береговой артиллерии, никто не следил за разрывами снарядов противника, все глядели только на приморцев. Многие плакали.