Честь снайпера
Шрифт:
— Возможно, — ответил он. — Но меня только что мысль посетила.
— Валяй. У нас нет ничего, кроме времени.
— Ей нужно было пристрелять винтовку, верно?
Рейли не смогла ответить ничем кроме жалкого сухого смешка.
— Откуда я знаю? Я даже не понимаю, что такое «пристрелять». Для меня это птичий язык.
— Пристрелять винтовку — это установить прицел таким образом, что он будет нацелен на точку, в которую ты собираешься стрелять с определённого расстояния.
— Ты уверен, что нашёл правильное время для лекции по баллистике?
— Погоди секунду. Видишь ли, ей нужно было пристреляться на тысячу ярдов. Как ты собираешься найти открытую тысячу ярдов в лесу? Будешь
— Это совсем несложно, — ответила она и указала на усыпанный камнями склон над ними. — Вот это место, прямо здесь.
И верно, прогал в деревьях устремлялся вверх по склону от того места, где они расположились на отдых. Местами на склоне росли отдельные высокие деревья, но на земле было слишком много камней для того, чтобы лес скрыл его. Склон напоминал шрам на лесном покрове и выглядел столь же естественно, как нос на лице. Почему Суэггер не подумал об этом склоне? И тут она поняла, что именно о нём и думал Боб.
— Ладно, — подытожила размышления Рейли, — что нам даёт этот склон? В чём твоя игра, Суэггер?
— Она нашла винтовку. Ей нужно пристреляться на тысячу ярдов. Вот она — тысяча, верно?
— Точно.
— Это осыпной склон. Много лет назад, в прошлом, каменный обвал сошёл вниз по склону горы и срезал весь лес. Какие-то деревья вновь пробились, как видишь — но представь себе это место семьдесят лет назад. Оно было абсолютно безлесным.
— Итак?
— Был бы я на её месте — я бы сидел наверху, — указал Боб. — И стрелял бы по цели внизу. Может, там, наверху, есть пещера, из которой она и стреляла, чтобы избавиться от шума. Затем, я бы прикинул, куда летят пули и как они ложатся в цель. Она — роскошный стрелок, ей много выстрелов не понадобилось. Я нарисовал бы чем-нибудь пятно на одном из этих валунов — размером с торс человека, а затем стрелял бы до тех пор, пока не добился бы не просто попадания, а серии из трёх пуль подряд на тысячу ярдов в пределах десяти дюймов.
— Так ты считаешь, что нам нужно не бежать от преследователей, а поискать цель, в которую она стреляла? А если найдём — что тогда?
Суэггер указал на валун, к которому он привалился спиной. На нём было заметно лёгкое изменение цвета — примерно в форме человеческого торса. Пятно выцвело и было едва заметно, но всё же оно было.
— Кровь, я полагаю. Она или кто-то с ней убили кролика, распотрошили прямо здесь и намазали валун кровью, словно краской. Кровь высохла и осталась здесь. Следы попаданий видишь?
Она пригляделась… три отметки от пуль красовались на плоской поверхности валуна в зоне, залитой кровью. Две в четырёх дюймах друг от друга, а третья — в шести дюймах от первых двух, но всё же в зоне, залитой кровью.
— Она либо кто-то с ней знали, что тут лежал британский контейнер с 4(Т), пятью Стэнами, двадцатью пятью гранатами и двумя тысячами патронов. Я полагаю, что контейнер лежит наверху, в тысяче ярдов выше по осыпному склону, где-то в пещере.
— Так мы полезем…
— Боюсь, да. Но, как ты и сказала, нам не следует пытаться убежать от них. Наверху лежит штука, которая вытащит нас из этого замеса.
— И что это?
— То же самое, что спасло Милли. Вернее, те же самые. Там оружие.
Глава 44
— Весьма забавно! — заметил оберштурмбанфюрер Грёдль, сидевший поздним вечером в своём кабинете вместе с штурмбанфюрером Салидом. — Я уговариваю тебя, а ты меня отговариваешь! Разве не ясно, что должно было быть наоборот?
Но юмор был весьма теоретическим, и никто из беседовавших не улыбнулся.
Она оба сидели на кожаном диване в кабинете Грёдля. Перед ними стояла бутылка «Мютон Ротшильда» 1927 года, уже практически освоенная Грёдлем, а молодому штурмбанфюреру оставалось только принюхиваться. Это означало, что они оба были равно пьяны, и Грёдль даже ослабил галстук.
— Оберштурмбанфюрер столь вдохновляющ, — ответил Салид, — столь многих зажёг своей страстью и логикой, проникшей в души нескольких поколений, что меня откровенно ужасает сама мысль, что он будет рисковать собой таким образом.
— Война — это риск, Юзеф.
— Но есть риски, без которых воевать невозможно. К примеру, атаковать высоту или сбрасывать бомбы под зенитным огнём. Этот же риск вы берёте на себя добровольно. Война не имеет к нему отношения — вы просто подвергаете себя опасности, ничего не достигая.
— Ничего не достигая немедленно. Есть причины, которыми я не могу с тобой поделиться — но они делают Белую Ведьму невероятно важной. Она сама может не понимать своей важности — хотя, скорее всего, она всё же понимает. Не ведая того, она обладает возможностью раскрыть личность агента в ближнем круге Сталина. Ох, этого мне не стоило говорить… Жена обычно присматривает за мной, когда я пью, но ты пришёл с бутылкой, двумя бокалами… и голова моя совсем расшаталась. Юзеф, поклянись… Я скажу тебе больше, но только при одном условии: поклянись богами своей пустыни, что тебя не возьмут в плен живым. Этот секрет слишком дорог, чтобы тупо упустить его. Сбереги последний патрон в Люгере для себя, ты понял?
— Клянусь Аллахом, — ответил Юзеф.
— Теперь слушай и внемли. У меня долг перед этим человеком. Его сведения крайне ценны. Они не касаются вариантов перемещения бригад и расписания манёвров. Это всё обычно переоценивается. Нет, нет… он с нами в другой войне. В нашей войне… Юзеф, он работает не для военной разведки или высшего командования или чего-то похожего. Он работает исключительно для IV-B4, то есть РСХА. Это их агент. Его доклады идут напрямую Мюллеру и принимаются к исполнению Эйхманом. Он являет собой их частную разведывательную антиеврейскую сеть в Советском Союзе. Откуда, ты думаешь, мы узнаём о еврейских квартирах, входя в очередной советский город? Откуда мы узнаём о том, кто их лидеры, кто входит в интеллигенцию, а кто — торговец? Как у нас получается брать их всех за одну ночь и наблюдать за тем, как они получают заслуженное? Эти длинные списки с именами и адресами, Юзеф — именно по ним мы и работаем, и ты работал по ним, когда входил в Эйнзацгруппу Д несколько лет назад — как и другие Эйнзацгруппы — А, В и С. Именно так мы сложили в ямы и закопали тысячи из них. Не просто потому, что они были евреями, а потому, что они были лидерами. Мы должны снести голову еврейскому зверю, Юзеф — вот ради чего было всё затеяно! В этом заключается наследие, которое мы оставим миру — пусть он и относится к нам с неуважением, но переоценит его в грядущем.
— Всё это обеспечивалось тем человеком?
— Да, он-то и вёл эту войну, — усмехнулся Грёдль. — Не дело генералов и танков, а куда как более важное дело расовой чистоты, очищения человеческого рода от грязи и токсинов. Вглядываясь в Россию, мы мы оба видим грандиозный карнавал немецких смертей. Миллионы! Подумай о парнях из Гейдельберга и Гамбурга, Дрездена и Мюнхена и ещё всех маленьких фермерских городков, о которых ты даже и не слышал… они пришли в Россию и нашли здесь горькую кончину в снегах, камнях и пшеничных полях. Эти миллионы погибших немцев должны значить что-то, а иначе и сама жизнь не стоит того, чтобы жить, цепляясь за неё. Его работа делает все эти жертвы осмысленными и выстраивает наше наследие.